Тем временем Конан увидел свой дротик, который, по-видимому, в какой-то момент вывалился из туши лося. Древко было скользким от крови, но варвар крепко сжал его в руках и выставил перед собой, упершись тупым концом в камень. Позади него был огромный валун, и он не смог бы убежать, даже бы и захотел.

Наконец рыси удалось выпихнуть из пасти топор, и она обрушилась на Конана всем своим весом. Продолжая сжимать древко, киммериец пригнулся, и рысь со всего размаха напоролась на его копье. Страшные когти вонзились в Конана, и он почувствовал, что умирает.

К тому времени, когда Конан пришел в себя и выбрался из-под уже начавшей остывать рыси, солнце стояло совсем низко. Он посмотрел на свое копье и понял, что оно, должно быть, пронзило сердце гигантской кошки — и она испустила дух почти мгновенно. Ничем иным нельзя было объяснить того, что он до сих пор жив и даже способен передвигаться.

Конан не стал задерживаться на месте трагедии, подходить к погибшим друзьям, отгонять хищников, желавших полакомиться мертвечиной, или считать собственные раны, он сразу заторопился в сторону стойбища. В том, что он единственный из всех уцелел, была какая-то несправедливость. Ведь не кто иной, как он, явился причиной несчастья, он не послушался Аклака, который был на охоте главным и повел других за собой. Как теперь он скажет Сонге, что из-за него погиб ее любимый брат и остальные охотники?

Дорога назад была трудна. Конан шел, не останавливаясь и не давая себе даже минутной передышки: он боялся, что если присядет, то уже не сможет подняться. Ночь застала его еще в малознакомых местах, и, пока не взошла луна, он несколько раз сбивался с пути. Окружающий его черный лес вполне соответствовал его страшным черным мыслям, однако то, что он застал в стойбище, оказалось еще страшнее.

Когда Конан вышел на луг, он не увидел горящих во тьме костров, хотя до него доносился запах дыма, паленой шерсти или шкуры. Некоторые шатры все еще курились, и по озеру расстилалась белая полоса то ли дыма, то ли тумана. Подойдя поближе, Конан увидел, что площадка у костра и земля между шатрами усеяны трупами атупанов.

Их всех убили стрелами, Конан понял это сразу, а раненых прирезали кинжалами и мечами. Конан поднял сломанную стрелу — отличной работы стрела со стальным наконечником, — именно такие входили в вооружение бритунийских воинов.

Конан обошел стойбище. Погибли все или почти все. Их либо окружили, либо каким-то образом обманули. Вот лежит мать Сонги, сжимая в руках дубинку. Вот хромой Глубал, рядом с ним его охотничье копье. Три десятка мужчин, женщин, детей. Все его племя. Атупаны сражались храбро, во всяком случае, пытались сопротивляться… Но что они могли противопоставить опытным воинам? И как ни странно, ни одного мертвого из нападавших.

И никаких следов Сонги.

Как ему ни хотелось немедленно броситься на поиски бандитов, пришлось дожидаться утра. Конан вернулся в лес и провел там остаток ночи без сна, окруженный призраками погибших друзей.

С рассветом Сонга не вернулась, и никто не откликнулся на его зов — у Конана была слабая надежда, что кто-нибудь все-таки успел убежать и спрятаться в лесу. Внимательно осмотрев поле сражения, а вернее сказать, кровавой бойни, Конан обнаружил еще одну странность: из стойбища ничего не пропало, кроме старинных амулетов, знака доблести охотников племени, тех амулетов, что они выбрали себе когда-то, доказав сначала свою силу и ловкость, пробравшись на древнюю башню.

Что ж, если все племя вырезано из-за дюжины бесполезных побрякушек, тогда ему ясно, где искать Сонгу.

Даже, если бы Конан не догадался, куда двинулся отряд бандитов, он все равно без труда смог бы найти их.