|
Капитан Мельников забуксовал в лекции, сбился с мысли. -- А где он находится? -- растерянно спросил капитан. -- Буэнос-Айгес -- столица Аггентины. Аггентина всегда находивась в Южной Амегике. -- Ага, столица! Ар-ген-тины! Встать! -- рявкнул капитан. Первый взвод вскочил, уронив с доски на пол Колю Рындина. -- Вы слышали? -- сощурясь, спрашивал капитан Мельников очумевших от сна солдат. -- Вы слышали? -- Чего, товарищ капитан? -- Вы слышали, что Буэнос-Айрес находится не в Африке, а в Южной Америке? -- Да нам-то че? -- Ага-а! Вам-то че? Вам только спать на политзанятиях! А умнику вон не спится. Он бдит! -- Ну, этот умник, говорил весь вид капитана Мельникова, узнает у меня, где находится не только Буэнос-Айрес, но и Лиссабон, и Париж, и Амстердам, и Лондон, и все столицы мира!.. С первого дня пребывания в первой роте на Васконяна обрушились репрессии: для начала его тут же на занятиях истыкали кулаками в спину сослуживцы, лишившиеся из-за него блаженного политчаса. Освирепевший капитан Мельников без конца орал: "Встать -- сесть!" -- и вместо полутора часов гнал теперь всю свою важную просветительную работу за час, когда и за сорок минут. Было Васконяну в стрелковой роте еще хуже, чем в офицерском училище, где курсантов гоняли на занятиях по десять часов в сутки. Туда Васконян попал по причине изменения военной ситуации. Отец его был главным редактором областной газеты в Калинине, мать -- замзавотделом культуры облисполкома того же древнего города. Васконяна возили в школу на машине, по утрам он пил кофе со сливками, иногда капризничал и не хотел есть макароны по-флотски, приготовленные домработницей тетей Серафимой, которая была ему и нянькой и мамкой, так как родители его, занятые ответственной работой, дома почти не бывали, воспитанием Ашотика, по существу, не занимались. Однажды бывший курсант офицерской школы сообщил ошарашенной пехоте, что у них, Васконянов, в областном театре была отдельная "ожа". Парни-простофили долго не могли допереть, что это такое. Быть бы Васконяну смятым, уничтоженным за одну неделю, от силы за две, загибаться бы ему рядом с Попцовым на нижних нарах в ожидании места в санчасти, но к нему, грамотею и разумнику, доверчивому чудаку, прониклись почтением имеющий тягу к просветительству Булдаков и, как и всякие детдомовцы, сострадающие всякому сироте, тем более обиженному, Бабенко, Фефелов и вся их компания. Они не давали забивать Васконяна, да и парни крестьянского рода, от веку почитающие грамотеев, тоже не позволяли уворовывать от его пайки крохи, занимали для него место на нарах вверху, заставляли разуваться, расстилать портянки под себя, чтоб к утру они высохли, непременно снимать шинель, расстегивать хлястик -- тогда шинель делается что одеяло, -- повязывать носовым платком голову, класть шлем под щеку, подшлемник же надевать на голову, дотянув его до рубахи, сцепить булавкой -- тепло дольше держится. |
