Афра ненадолго задумалась, стоит ли ставить аббатису в известность о своих планах: о том, что она не собирается оставаться в монастыре больше ни дня, но потом подумала, что, может быть, будет лучше, если она для вида послушается и выждет удобный момент для побега.

Внутренний двор монастыря, казавшийся вечером таким пустынным, теперь, ранним утром, напоминал муравейник.

Сотня, а может, и две сотни рабочих носили мешки, камни и строительный раствор. Цепочка людей, состоявшая из тридцати сильных мужчин в оборванной одежде, подавала кровельную черепицу до конькового бруса: они бросали друг другу глиняные пластинки и кричали: «Ух!» Грузоподъемный кран с двумя большими рабочими колесами, в котором помещались четыре человека, поднимал стропила к длинной люлечной балке, стонавшей под собственным весом, очень высоко. Команды рабочих, находившихся на перекрытиях, были слышны по всему двору и эхом отражались от стен.

Все это, казалось, нимало не удивило аббатису, и она не обратила внимания на то, что, когда они пересекали двор, к Афре подошел странный человек. Он был одет довольно броско. На его красивых ногах были чулки; левая нога была красной, правая — зеленой. Черный камзол едва доходил ему до колен, а на талии был перехвачен поясом. Желтый воротник и такие же отвороты рукавов придавали мужчине благородный вид. Кроме того, на нем была широкая шляпа с загнутыми вверх ото лба полями. Но что произвело на Афру самое сильное впечатление, так это его туфли с длинными узкими носами из мягкой черной кожи: носки были длиной в добрый локоть и загнуты вверх, и Афра спросила себя, как человек в таких туфлях вообще может ходить.

Она испугалась, когда эта пестрая птица возникла прямо перед ней, преклонила колено, сорвала шляпу с головы, так, что стали видны пышные светлые волосы, и, широко раскинув руки, воскликнула:

— Сесилия! Вы — моя Сесилия, и никто иной!

Только теперь шедшая впереди аббатиса обратила внимание на происходящее и, обращаясь к Афре, произнесла:

— Ты не должна его бояться. Его зовут Альто Брабантский. Он сумасшедший, но художник от Бога. Он уже несколько недель отказывается окончить икону святой Сесилии, потому что у него нет модели.

Альто (ему было около тридцати лет) поднялся. Только теперь Афра заметила, что у него горб.

— Художник может запечатлеть только то, что однажды поразило его, — сказал он. — А, с вашего позволения, Сесилия, прекрасная благородная римлянка, уже более тысячи лет как мертва. И как же мне ею восхищаться? До сих пор силы моего воображения было недостаточно, чтобы придать ей правдоподобный вид. Здешние монашки, с которых я должен писать, больше похожи на святую Либерату, которую Господь снабдил бородой и кривыми ногами, когда ее отец подошел к ней с грязными намерениями. Нет, вы, мое прелестное дитя, вы — первая, кто соответствует моим представлениям о Сесилии. Вы прекрасны.

Аббатиса скривилась, как будто хотела возразить неподобающим словам художника. Потом бросила на Афру вопросительный взгляд.

Афра растерялась. Она не знала, как выглядит, красива она или уродлива. С этой точки зрения о ней никто никогда ничего не говорил. Афра еще ни разу не видела себя в зеркале. На дворе ландфогта не было зеркал. Только однажды девушка увидела свое отражение в колодце, но и то на мгновение, потому что в колодец упал камень и ее изображение распалось на круги, похожие на жирные пятна в супе с колбасой. Конечно, ее тело было юным и безупречным, и даже тайное рождение ребенка никак не повлияло на эластичность кожи, но Афра никогда не придавала этому значения. Красота — это для горожан и богачей. И тут приходит кто-то и говорит: «Вы прекрасны». Слова художника глубоко взволновали ее.

— Вы должны быть моделью для Сесилии! — повторил горбатый художник.

Афра вопросительно посмотрела на аббатису, а та взглянула на своевольного художника из-под полуопущенных век.