— Значит, так. «Русское радио» слушаешь иногда? «Не учи отца, и баста!» Понятно трехлетнему ребенку? А нужно сделать так, чтобы академик не смог разобраться. Перед тобой стоит четкое задание: разработать концептуальный план серии передач про Замятина, в которой показать его связь не просто с голыми девками, а с расколом коммунистического блока. И времени у тебя до вечера. Все, иди думай пока! Мне на одиннадцать назначено к ба-альшому начальству.

— Замечательно, — пробурчал себе под нос Лепешкин. — Есть только две проблемы: где взять раскол и куда упрятать живот Сосновского, чтоб из-за каждого угла не выпирал.

Хмуренко, услыхав его слова, резко обернулся:

— Опять за свое?! Запомни, я с тобой эту тему снова обсуждать не намерен! Найди полмиллиарда баксов, открывай собственный канал и делай что хочешь. Давай, полный вперед!

— Я б с удовольствием, осталось найти полмиллиарда.

— Женись на внучке Сосновского.

— Она еще несовершеннолетняя.

— Значит, на дочери!

— Петр Витальевич еще не освободился! — надменно сообщила строгая секретарша, когда он вошел в приемную.

От ее диванно-пружинного голоска Хмуренко поморщился. Шефом скрипучей секретарши был заместитель начальника отдела информационных программ. Хмуренко его терпеть не мог и обычно в упор не замечал, проходил мимо не здороваясь. Но в данном случае уклониться от встречи не представлялось возможным: начальник отдела был в отпуске и Петр Витальевич временно исполнял обязанности. Сам он, кстати, всегда и всем улыбался, тому же Хмуренко, потрясая при этом заплывшими щеками и тремя подбородками.

Ожидание получилось основательным. Поймав на себе в определенный момент усмехающийся взгляд секретарши: сидишь, дескать, ну-ну, он достал блокнот и принялся делать пометки. Он нарисовал схематического Замятина, раскинувшего руки в стороны, и стал пришпиливать его к распятию булавками, снабженными бирками: «видеозапись», «кредит хозупр. генпр.» и т. д. Схема эта не имела отношения к разработке плана кампании, который они обсуждали с Мишей Лепешкиным. План на самом деле был давно составлен, уныл и бесперспективен. А возиться с Лепешкиным приходилось, поскольку он, во-первых, приходился ему, Хмуренко, дальним родственником и, во-вторых, пацан был, безусловно, талантлив. И, естественно, упрям, как положено молодому гению: всегда желал заниматься лишь тем, что выстрадал лично, поэтому к каждому серьезному заданию его приходилось подводить.

Когда на генпрокуроре не осталось от булавок живого места, на столе у секретарши в очередной раз зазвонил телефон. Шеф, догадался Хмуренко по изменившемуся выражению ее лица.

— Александр Сергеевич, проходите. Петр Витальевич ждет вас, — подтвердила она его предположение.

Оказывается, он все это время сидел у себя в кабинете один! И занимался чем-то архиважным. Настолько, что надо было его, Хмуренко, томить полчаса в приемной.

— Здравствуйте, Петр Витальевич. — Хмуренко поздоровался первым, как будто именно он был хозяином кабинета, продолжая бушевать внутри себя и не слишком скрывая это. — Не стану вас долго задерживать, дела, я понимаю…

— Да-да, конечно, — как ни в чем не бывало деловито подхватил Петр Витальевич, — давайте сразу к делу. Я был на совете акционеров… Вы же знаете, что сегодня был совет акционеров?

— Да, за новостями слежу.

— Так вот, сегодня Вилли Геннадиевич был собственной персоной. И в открытую вас защищал. В наблюдательном совете кое-кто прямо жаром пышет против вас и говорил очень нелицеприятные вещи. Я не буду называть по имени-отчеству, вы, наверное, сами догадываетесь. И не он один, хочу вас предупредить, — вы же понимаете, какая там обстановка, и как они стремятся сожрать любого порядочного журналиста.