— За участие в выставке внеклассных работ. — Галина Еремеевна встала, подошла к окну. — Начнем с того, что в какую-то светлую в кавычках голову пришла мысль наградить на прошлогоднем городском смотре нашу школу за лучшую коллекцию насекомых. Бердянину понравилось. Собрал нас сегодня и дал задание на лето — каждому классу в начале следующего учебного года в обязательном порядке представить коллекцию… Все приняли это как должное. Еще, говорят, надо соревнование устроить! Кто больше! Я даже опешила. От жары, что ли, думаю, отупели? Встала и заявила, что категорически против. Бердянин аж позеленел. Раскричался, что я-де всегда против течения… Я объясняю: непедагогично приучать детей к умерщвлению живых существ… Уж больно ему это слово не понравилось — умерщвление. Я, заявляет, в педагогике тоже не новичок, и мы должны готовить учеников к научной деятельности… А какая наука без опытов над животными? Вон, Павлов над собаками экспериментировал… Нашел пример. То Павлов, а это — дети… Да и бессмысленно все это — насекомые на булавках. Пользы для науки никакой… Я это все высказываю, а он мне знаешь что в ответ? «Если ловить бабочек сачками негуманно, непедагогично, ненаучно, то почему в детских магазинах продают эти самые сачки?»

— Вот это довод… — улыбнулся Захар Петрович. — И он тебя не убедил?

— А тебя? — бросила жена.

— Я как-то не задумывался над проблемой продажи сачков.

— Я ему говорю: ловить — еще не значит убивать. И все же, мне кажется, что многие не задумываются, когда предлагают детям орудия для мучения живых существ. Доходы считают, а убытки нравственного порядка их не волнуют. А жаль! Очень жаль…

Галина Еремеевна замолчала.

— Так тебя никто и не поддержал? — уже серьезно спросил Захар Петрович.

— Кое-кто пытался. Массальская, наша химичка, старик Гринберг… Ты бы видел его, — улыбнулась вдруг жена. — Я, говорит, хоть и сухарь-химик, но бабочек люблю живых. В детстве ловил их сачком, но никогда не убивал, а отпускал… Представляешь, седой Гринберг с сачком?

— А при чем здесь гороно?

— Директор пожаловался… Позвонила Доброва, замзавгороно, попросила зайти. Зачем вы подрываете авторитет директора? Ну, я опять не выдержала… Да, на мое счастье, зашла Самсонова.

— Это не жена Глеба Артемьевича, директора машиностроительного завода?

— Да, она. Вера Георгиевна сейчас работает старшим инспектором гороно… Послушала наш разговор и, представь себе, поддержала меня… Доброва смягчилась, говорит: ладно, разберемся.

— И вы до сих пор сражались с Добровой? — посмотрел на часы Захар Петрович.

— Сражение давно закончилось… Потом мы с Верой Георгиевной разговорились. Ты знаешь, в ней что-то есть…

— Вот не подумал бы, — удивился Захар Петрович. — Видел ее раза два. Странное впечатление. Какая-то вялая, бесцветная…

— Я тоже считала ее сухарем. Придет на урок, посидит молча, вопроса не задаст и уйдет, слова не скажет.

— Полная противоположность мужу. Глеб Артемьевич — человек общительный, вокруг него все бурлит и клокочет. Остроумный и веселый…

Их беседу прервал Володя:

— Мама, там пацаны журавля принесли, — заглянул в комнату сын.

Галина Еремеевна поспешила в коридор. Вышел и Захар Петрович.

Трое мальчишек лет восьми — десяти стояли, переминаясь с ноги на ногу, а на полу, печально распластав крылья, лежала большая серо-пепельная птица.

— Боже мой! — воскликнула Галина Еремеевна, наклоняясь над ней и осторожно беря в руки поникшего журавля.