— У вас будет отрада. — сказал я, лишь бы сказать что-нибудь, потому что ее ужас перед этою мрачною жизнью тяготел и надо мною: мне не было жаль ее, потому что она сама избрала для себя все эти лишения — но лишения были тяжелы. — и мысль о такой жизни для нее тяготила меня: — У вас будет отрада. — вы забываете…

— Свидания с Виктором Львовичем? — Да, они одни будут перерывать эту пустую, мрачную монотонность одиночества. — но они будут визитами в тюрьму. — как ни долги, слишком коротки. — как ни часты, слишком редки, чтобы жизнь в тюремной келье не была жизнью в тюремной келье. — одинокою, пустою, мрачною…

— У вас будет другая отрада, я говорил о детях.

— У меня не будет детей. — не будет… никогда!.. Я не должна иметь детей… никогда! Нет, его дети не будут иметь жалобы против меня, что я отниму у них что-нибудь… Ни любви его, ни даже части наследства после него… Я не имею права. — они могли бы тогда справедливо чуждаться меня. — я не хочу этого. — они должны любить меня, и пусть они будут мне вместо родных детей!.. — Она зарыдала, вскочила и ушла быстрыми шагами.

Я сидел в унынии, горьком почти до злобы: как прекрасна могла бы она быть, если бы захотела! — Как прекрасна была б она, если бы в ней было поменьше честолюбия! Мне было жаль ее до того, что я негодовал на нее: зачем она захотела быть такою, чтобы мне было жаль ее!..

— Владимир Алексеич, вы еще здесь? — раздался ее голос. — я услышал и легкую, твердую поступь ее по песку дорожки за изгибом аллеи: она шла назад.

— Еще здесь, Марья Дмитриевна, — Я встал и пошел навстречу.

— Я увлеклась и наговорила много лишнего. — и ушла, забывши договорить о том, что надобно. Я сказала, что мне хотелось бы уехать. — и чем скорее, тем лучше для меня. Но вы понимаете, мой отъезд поведет к тому, что и он с детыми скоро поедет за мною в Петербург. Я вовсе не потребовала бы этого. Я убеждена, что и два и три месяца разлуки не были бы страшны мне, а летнего сезона остается только месяц. — тем меньше для меня надобности опасаться. — конечно, я предполагаю, что вы не воспользовались бы моим отсутствием, чтобы действовать против меня. — так?

— Вы сказали, что хотите, чтобы очень долго. — вероятно до замужества Надежды Викторовны. — никто в Петербурге не знал о вас.

— Да, до замужества Надежды Викторовны.

— Когда вы так решили, что ж я могу иметь против вас? Его связь с вами не будет вредить хорошим отношениям Надежды Викторовны к отцу, пока для ее счастья важно, чтобы она оставалась расположена доверять его советам. За него, за Юриньку, и в особенности за Надежду Викторовну, я буду даже рад тому, что он привязан к вам, а не к какой-нибудь другой женщине. Он не может не иметь любовницы. И уже не говоря о женщинах вроде Зинаиды Никаноровны Дедюхиной, даже какая-нибудь танцовщица в Петербурге. — пусть сама по себе и хорошая, добрая женщина, все-таки будет, разумеется, только отвлекать его от детей. А при вас он думает о них больше, нежели без вас. За него и за них я рад вашей связи. — мне жаль только саму вас, Марья Дмитриевна. Ах, зачем вы не такая прекрасная, какою следовало бы вам быть!..

— И мне самой жаль, что я не такая прекрасная, как нравилось бы вам. — сказала она, засмеявшись. — Но об этом мы всегда успеем говорить, а я устала от этих волнений, до которых опять довел меня ваш идеализм: ещё была слаба от истерики поутру.