— Не хочу, Марья Дмитриевна, я не люблю вас. — проговорил я, а сам плакал хуже прежнего. — Мое сердце ноет за вас, ноет, Марья Дмитриевна!..

— Я не так хороша, чтобы можно было поцеловать меня. — правда. — сказала она, засмеявшись: — Поцелуйте же по крайней мере мою руку. — она приложила руку к моим губам, поцеловала меня в лоб и ушла.

А я так и остался тут, на нашей любимой скамье, у ручья, плакать. — и сидел в слезах, пока совсем смеркалось. — с полчаса, я думаю, сидел я так… В самом деле, я бываю иногда похож на ребенка.

Это было писано с одиннадцати часов вечера. — потому что, вернувшись в свою комнату, я все хандрил и лежал. — и просто лежал, раздумывая. — сел писать в одиннадцать часов, писал до трех. — после того повалился спать, спал как убитый, измучившись своими страданиями за Мери; проснувшись, услышал, что Власовы уже уехали, а Надежда Викторовна ушла гулять; сел и дописал вчерашние свои приключения уже ныне поутру, то есть

8. Кончив, посмотрел на часы, и увидел, к своему удивлению, что уже скоро будет обед. Потому разговор с Надеждою Викторовною отлагается до после обеда.

Я сказал без подготовки, чтобы яснее видеть эффект. — и пожалел, что сказал без подготовки, — так силен вышел он.

Я оказал ей маленькую услугу: мне кажется, что ей скучно в деревне, — и я вот только что говорил об этом с Виктором Львовичем. — он сказал: «А! тем лучше, если ей скучно. — мне самому надобно быть в Петербурге, — поговорю с нею и поедем».

Она побледнела. Даже губы побелели.

— Вы испугались, Надежда Викторовна? — Простите мою ошибку. Я не мог не думать, что вам скучно здесь: кроме Власовых, у нас никто не бывает, да и некому бывать, потому что кругом нет порядочных людей, и т. д., - а Виктор Львович говорил не так, что ему необходимо ехать. — может быть, и отложит, если вам и т. д., - но почему же вы и т. д.

Она испугалась потому, что отъезд все еще представлялся ей таким отдаленным. — она совсем забывала, что уже скоро осень. Ей не хотелось думать об этом, а время летело так быстро. — ей вовсе забывалось, что скоро надобно будет расставаться с деревнею. Если б ее воля, она долго, долго не рассталась бы с деревнею. — она не знает, когда она захотела бы ехать в Петербург, кажется, никогда… Это потому, что здесь она совершенно счастлива… И madame Lenoir говорила ей, чтобы она как можно дольше удерживала отца в деревне: в деревне их расходы ничтожны сравнительно с теми, какие будут в Петербурге; пусть она помнит, что каждая неделя, проведенная в деревне, сберегает ее отцу две тысячи рублей и что в России готовится освобождение крестьян: чем лучше будет положение дел ее отца к тому времени, тем легче ему будет сделать в пользу своих крестьян при их освобождении все то хорошее, чего он желает. Для хорошего освобождения своих крестьян ему нужно будет очень много денег. Она не умеет пересказать мне так хорошо, как говорила ей это madame Lenoir; но, конечно, я сам знаю все это еще лучше: так говорил ей отец, что я знаю все, как надобно освободить крестьян…

Я в эти дни совершенно забывал о денежных делах Виктора Львовича. — забывал и взглянуть с этой точки зрения на вопрос об отъезде Мери в Петербург и о неизбежном следствии ее отъезда — ускорении нашего переселения туда. Слова Надежды Викторовны поразили меня, будто новость, и я сильно поколебался.

Но очевидно было, что, кроме пользы крестьян, Надежда Викторовна думает еще о чем-то, чего не может высказать мне. Она очень хорошая девушка, и желание пособить отцу при освобождении крестьян, конечно, так же близко ее сердцу, как моему.