— Ну и выпьем мы с тобой потрясающе, Бубка!

Чтобы доказать приятелю, что и ленинградцы теперь не чужды роскоши, Кобеко поставил на стол фарфоровое блюдце, а на нем лакомство — полтушки ржавой селедки.

— До отдыха ли сегодня! — воскликнул гость во время завтрака (Софья Владимировна предложила постелить постель, закрыть двери, чтобы не мешали выспаться). — Хочу поглядеть, как живете! Что сохранилось из моего циклотронного добра!

Он весь день ходил по комнатам, покрытым морозным инеем, беседовал с товарищами, раздавал посылки. Многие знакомые ушли навсегда из жизни, оставшиеся с надеждой смотрели вперед — слухи о близком снятии блокады поддерживали силы, к тому же и паек стал таким, что голодная смерть уже не грозила. Неменов нашел в разрытой общими усилиями яме все, что прятал туда в первые дни войны: кабели, латунные листы, медный прокат. Смазанные пушечным салом, запакованные в ящики, детали выглядели как новенькие. Высокочастотный — в рост человека — генератор стоял в циклотронной на своем месте, ни одна доска не была вырвана из обшивки. Неменов с нежностью похлопал по нему рукой.

Теперь надо было узнать, что сохранилось на «Электросиле» из оборудования, изготовленного перед войной. Кобеко предупредил, что добираться на завод придется пешком и что сам завод — у переднего края. Неменов запасся в Смольном пропусками и отправился через весь город в дальнее путешествие; в дороге несколько раз задерживали патрули. На заводе суховатый главный инженер чуть не расплакался, увидев как бы свалившегося с неба физика.

— Живой! Лицо — кровь с молоком! — восхищенно твердил Ефремов. — А к нам зачем? Заказов для науки, сам понимаешь, не принимаем.

— Хочу навести справки по старым заказам, Дмитрий Васильевич.

Они оба ходили по цехам. В этот день немцы устроили обстрел огромного завода, находившегося в получасе пешего хождения от передовой, но так и не прекратившего работы. Всего за эти сутки на завод упало 35 снарядов. Ефремов рассказал гостю, что после Сталинграда, когда наши южные фронты наступали, немцы под Ленинградом стали экономить снаряды. Обманутый затишьем, он приказал застеклить окна на заводе, а вскорости на тебе — артналет! Половины стекол как не бывало!

К великой радости физика, электромагнит весом в 75 тонн был совершенно цел, но только части его разбросали по цеху. Ефремов выделил рабочих, Неменов за несколько дней собрал все детали в одно место, накрыл хранилище колпаками для защиты от осколков, навесил бирки — на будущее: электромагнит был слишком громоздок, чтобы вывезти его до окончания войны.

После одной такой двадцатикилометровой прогулки Неменов, свалившись дома в одежде на постель, мигом заснул. Его разбудил Кобеко, яростно рванувший друга с постели:

— Хвастун! Дура! Жизни не жалко! Немедля в убежище!

Неменов в ужасе огляделся. Шел налет. На территорию института упали две бомбы, в комнате, где он спал, выбило все стекла, распахнуло двери, опрокинуло мебель — а он ничего не слышал! Пока они с Кобеко бежали в укрытие, налет закончился.

Частые хождения на «Электросилу» имели и другие неприятные последствия — ботинки, и до Ленинграда не из прочных, здесь окончательно прохудились: на подметках зияли дыры величиной с пятак, по снегу приходилось ступать наполовину собственными подошвами. На Кирочной Неменов как-то увидел женщину, менявшую черные прочные ботинки на хлеб, и схватился за них. Когда он примерил первый ботинок, начался налет. Завыли сирены, кругом побежали люди. Женщина со слезами начала торопить Неменова в убежище. Он хладнокровно сел на землю, надел второй и лишь после этого, счастливый, побежал вместе с ней в укрытие.

По утрам из кабинета Попкова, председателя Ленсовета, Неменов по прямому проводу звонил в Совнарком — там уже ждал Курчатов.