Если иностранцев было все же меньше, чем планировалось, то энтузиазм своих не только удивил, но и обеспокоил. Курчатов уверял, что человек пятьдесят прибудут, и его надежды казались фантастическими. А откликнулось почти 170 человек. Иоффе опять поехал в Смольный, там опять пошли навстречу физикам — увеличили число продовольственных пайков, добавили мест в гостиницах. Правда, жаждавшие ехать на конференцию почти все объявляли себя слушателями, а не докладчиками. Ленинградцы взялись прочитать четыре доклада, два — харьковчане, шесть докладов пообещали гости из-за рубежа. Иоффе с удовлетворением отметил, что половину сообщений все же сделают наши физики — для начала работы в новой области не так уж плохо!

— А вы не будете докладывать? — спросил он у Курчатова. — На семинаре вы выступали активно, собираете установку для бомбардировки атомных ядер. Почему не доложить о том, что сделано?

Курчатов пожал плечами. На семинаре теоретики — Френкель, Бронштейн — выступают еще активней, но ни один не предложил своего доклада. Алиханов тоже воздерживается, а уже мог бы о многом порассказать. Нет, он не будет докладывать. Ему хватит организационных хлопот. Фонды на продукты получены, но ни мясо, ни картошка в столовую пока не завезены. И «Интурист» ужимает с местами в гостиницах, не выделил «линкольнов» для иностранцев. Не сажать же их в трамваи, где люди по утрам гроздьями висят на подножках, хватаясь один за другого, чтобы не сорваться!

Ядерная конференция открылась 24 сентября 1933 года. Погода в осенние дни установилась как по заказу.

Весна в этот год шла неровная — с запада налетали ошалелые ветры, вода в Финском заливе поднималась по-осеннему высоко, лили обложные дожди. И лето не принесло перемены На юге, сообщали газеты, после мокрого мая антициклоны принесли жару, кое-где даже потянули суховеи. А в Ленинграде все так же хмурилось небо, все так же лило; Нева, помрачневшая, вся в мелкой ряби, неспокойно ворочалась в гранитных берегах; в парках тополя и липы трепетали влажной листвой. И люди, поднимая воротники плащей — все лето с ними не расставались, — отворачивались от бившей в лицо мокрой взвеси.

Сентябрь принес солнце и тепло. Город преобразился. Величественно-нарядные, яркие дворцы на набережной отражались в светлой воде. Все лето вспучивавшиеся деревянные торцы на Невском усыхали, оседали, между ними появлялись трещины; поговаривали, что торцы скоро уберут, вместо них мостовые — по-современному — зальют асфальтом. И хоть настоящих белых ночей лето, не расстававшееся с тучами, так и не знало, пышные закаты запоздало напоминали о них — на улицу Красных Зорь шли любоваться вечерней розовой зарей. Плащи сбрасывались, распахивались пиджаки, на пляже у бастионов Петропавловки густо наваливало купающихся — в июле и августе они не очень-то жаловали холодный песок.

Иностранных гостей повезли в «Асторию» и «Европейскую». Фредерик Жолио и Френсис Перрен попросили покатать их по городу — хотели немедленно убедиться, правильно ли то, что пишут о советских городах в иных газетах: будто они вовсе лишены электричества, улицы не подметаются, возле продовольственных магазинов километровые очереди одетых в лохмотья, истощенных людей, у стен лежат умирающие от голода, смеха и песен нигде не услыхать. Жолио восхищался и возмущенно качал головой.