Одновременно организовали своеобразный мозговой трест по атомной программе под председательством того же Ванникова. Он рассматривал научные и технические вопросы, давал рекомендации, предлагал решения. Заместителями назначили Михаила Георгиевича Первухина, зампреда Совнаркома и наркома химической промышленности, человека, почти три года уже осуществлявшего общее руководство ядерными работами; Авраамия Павловича Завенягина, металлурга, строителя Магнитогорска и Норильска; Игоря Курчатова; заместителем Ванникова по общим вопросам науки стал металлург Василий Семенович Емельянов.

Этот орган был подобран так, что постоянными его членами являлись самые компетентные по ядерным проблемам люди, самые сведущие промышленники. На его заседания приглашались ученые, инженеры, наркомы, директора предприятий, причем его рекомендации незамедлительно превращались в практические действия.

Еще выше стоял специальный правительственный орган по атомным вопросам, которому периодически докладывали о ходе работ. В этот комитет входили члены Политбюро ЦК ВКП(б), а также Ванников, Первухин и Курчатов. Любые средства страны могли быть незамедлительно призваны в помощь ядерной программе — его решения были обязательны для всех хозяйственных, советских и партийных органов.

В мире сгущалась политическая атмосфера. Генералы в Пентагоне деловито составляли «впрок» планы ядерного уничтожения советских городов. В журнале «Лук» появилась инспирированная свыше статья о том, что советским физикам раньше 1954 года не удастся создать собственное ядерное оружие.

В этих грозных условиях тщательно продуманный, энергично работавший правительственный командный аппарат привел в движение все силы страны для скорейшего создания собственной атомной промышленности, для прикрытия могучим ядерным щитом мирного труда советских людей. Дело небольшой группы физиков стало делом всего народа.

2. Маршал физики

Внешне он мало изменился — веселый, громогласный, всегда улыбающийся; двигался так быстро, что иные за ним не поспевали; поднимаясь по лестнице, перепрыгивал через две ступеньки; уходил домой не раньше двух ночи, а бывало, и в четыре, а утром, какая бы ни была ночь, всегда появлялся у себя, всегда был бодр, энергичен, жизнерадостен до того, что любому уставшему от перенапряжения или неудач сотруднику хотелось улыбаться, глядя на своего руководителя. Его звучный, негибкий на интонации голос далеко был слышен в коридоре; когда он шел, беседуя с кем-то, на голос высовывались из дверей — поглядеть на веселое лицо, ответить признательной улыбкой на дружескую улыбку, как бы поощряющую на важные дела, как бы признающую, что важные дела, точно, свершаются. Дело, которое он возглавлял, бесконечно убыстрилось, бесконечно усложнилось, — он соответствовал своему делу, это было нечто единое, он и руководимая им работа сотен сотрудников, десятков тысяч людей за стенами лабораторий и установок. Он был доволен, был радостен, был счастлив — это видел каждый.

Внешность, нет сомнений, отражала и сущность. Но сущность была много сложней внешности. Он был открыт и ясен для всякого, кто поглядывал на него. Но всегда в нем таилось и то, что он не открывал постороннему взгляду. Этого не знали даже друзья — но они догадывались.

К концу войны выполнение ядерной программы привело к новой расстановке научных сил. Должность Курчатова оставалась прежней — руководитель лаборатории № 2. Функции руководителя лаборатории № 2 менялись. Он не мог не поставить себе вопрос: кем я хочу быть? Кем должен быть?

Вначале все было просто. Была единственная ядерная лаборатория, все, кто имел отношение к ядру, трудились в ней — он единолично возглавлял исследования цепной реакции деления урана. Но исследования расширялись, их уже нельзя было вместить в рамках одной лаборатории. В ФИАНе дублировали изучение реакций в реакторе, фиановцы создали «второе поколение» экспериментов лаборатории № 2 — ставили их более строго, более точно.