— А вы возвратились бы к ядру, Яков Борисович? Столько вы с Харитоном сделали для теории цепного распада урана…

Да, к ядру Зельдович возвратился бы с охотой. Кое-что было сделано, еще больше можно бы сделать! Взрывную реакцию осуществить чрезвычайно трудно, здесь проблемы не столько ядерные, сколько макрофизические, они с Юлием Борисовичем это доказали. Но реализовать самоподдерживающуюся реакцию с непрерывным выделением энергии проще, такая установка поддается контролю, в том числе и саморегулировке. Кстати, в новых работах уточнены цепные закономерности. И если они еще когда-нибудь вернутся к урану, тогда очень пригодятся созданные сегодня методы расчета цепных реакций.

Флеров слушал и думал, что ему раньше не виделись отчетливо все препятствия, мешающие возобновлению урановых исследований. Он считал, что дело в косности, в равнодушии, в неправильном понимании, — нет, оно сложней! С каким увлечением этот молодой доктор наук описывает, сколько нового удалось обнаружить в старом-престаром, известном-преизвестном, еще со времен алхимиков изучаемом процессе горения пороха! И как нужны, как важны эти новые открытия, это новое знание древнего процесса для реактивной артиллерии, тоже новом виде оружия — из молодых «богов войны». Вот оно, быть может, главное препятствие к возобновлению ядерных работ! Оно в увлечении бывших ядерщиков своими сегодняшними делами, в понимании того, что дела эти важны для обороны. Все переменилось бы, если бы он, Флеров, доказал, что возобновление урановых исследований еще важней! Доказать это он не может даже самому себе — он только чувствует, что это так.

— Да, я поработал бы в теории цепных ядерных реакций, Георгий Николаевич! — повторил Зельдович, прощаясь.

Возвратившись в Йошкар-Олу, Флеров написал Курчатову. Он знал, что это скорей акт отчаяния, чем практическое действие. Ученик уговаривал учителя возобновить прерванные работы. Он упрашивал «блудного сына» вернуться в отчий дом. Он не писал, лишь повторял это выражение про себя, в нем звучало не оскорбление, а уверенность, что не может учитель не вернуться в область, какую сам создавал, в какой стал самой крупной в стране фигурой. Зато в письме в осажденный Ленинград к Панасюку он не постеснялся: писал Игорю Васильевичу, звал его в Физико-технический институт. Он должен вернуться туда… Может быть, мое письмо поможет этому возвращению «блудного сына». Оба послания были брошены в почтовый ящик. Кончался декабрь — первое полугодие войны.

В том же декабре школа летных техников была закончена, в петлицах Флерова появились два «кубаря». Окончание школы ознаменовалось отправкой на юг: сперва на аэродром под Новым Осколом, потом под Касторной, в начале февраля — у Воронежа. Ответа от Курчатова не было. Учитель не отозвался на страстный призыв ученика. Технику по спецоборудованию самолетов работы хватало, можно было не предаваться мечтам об «урановом динамите»: видимо, идея бредовая, ее отстаивают только люди, «отделенные от действительности толстым слоем ваты», — так он сам с горечью признался в одном из писем.

В Воронеже летный техник однажды — на передовой наступило временное затишье — получил увольнительную для посещения библиотеки университета: командование знало, что странный лейтенант выступает перед академиками, — он, похоже, разрабатывал какие-то секретные военно-научные вопросы. В библиотеке Флеров накинулся на иностранные журналы.