|
Флеров, между прочим, тоже говорит о 10–12 годах. Но дело это, по всему, важное, откладывать его нельзя. Существенный аргумент — засекречивание за рубежом работ по урану. Что немцы продолжают интересоваться ураном, видно из трофейного документа. И еще одно: Флеров серьезный ученый, с его предложениями надо посчитаться. Перед войной, во время ядерной конференции в Москве, Балезин слушал в МГУ лекцию этого самого Флерова о делении урана. Худенький паренек, до того моложавый, что казался студентом, говорил о самопроизвольном распаде урана, об урановых котлах, об урановой бомбе. И так описывал взрывную мощь бомбы и вес ее, словно она уже была изготовлена и он держал ее в руках. Нет сомнений, что урановые источники энергии и урановая взрывчатка не плод скороспелых попыток помочь фронту сногсшибательной идеей, а серьезная научная проблема, возникшая еще до войны.
Кафтанову припомнились два обстоятельства, связанные с Флеровым. Заместитель председателя Комитета по Сталинским премиям, он перед войной держал в руках работу Флерова и Петржака по спонтанному делению урана, выдвинутую на премию. Рекомендации были солиднейшие — постановление всесоюзного совещания физиков-ядерщиков, хвалебный отзыв Иоффе, назвавшего спонтанное деление урана крупнейшим открытием года. А штатный рецензент предложил отложить присуждение премии, пока зарубежные лаборатории не подтвердят открытие. Второе воспоминание было связано с тем, что полгода назад этот же Флеров прислал письмо, когда Кафтанов готовил доклад для ГОКО о том, какие научные исследования надо вести во время войны. В делах Совнаркома и Академии наук нашлись письма Семенова по урановой проблеме, большая программа работ с ураном, подписанная Курчатовым, Харитоном, Русиновым и Флеровым И Кафтанов предложил тогда же, в ноябре 1941 года, возобновление работ с ураном. С ним не согласились, было не до урана — гитлеровская армия надвигалась на Москву. — Давайте обратимся к товарищу Сталину с просьбой возобновить урановые исследования, — продолжал Балезин. — Чем мы рискуем? Ну, отвлечем на них человек сто, затратим миллионов двадцать — пустяк в масштабе военных расходов. А если откажемся от работы по урану, не обгонят ли нас так, что и догнать потом не сумеем? Кафтанов встал из-за стола, подошел к окну. За стеклом торжествовала весна, солнце живило землю, распахнуть окно — ворвется птичий гомон, поплывут из садика запахи рано распустившейся сирени. Морозная, ветреная, грохочущая орудиями, сотрясаемая взрывами авиабомб зима кончилась, больше она не возвратится. И немцев нет под Москвой, отогнали врага. Может, все-таки настало время? Ведь прав Балезин — дело важное! — Подготовьте докладную товарищу Сталину, — сказал Кафтанов. Балезин вынул из папки еще одну бумагу: — Уже сделано. Если подпишете, сегодня же отправим в ГОКО. Кафтанов, прочитав, с удивлением посмотрел на помощника: — Ни слова о заключениях экспертов. Почему? — Разве мы обязаны указывать все экспертизы, которые требуем для себя? ГОКО просит заключения по письму Флерова. Вот мы и высказываемся: письмо дельное, нужно возобновить урановые исследования. Кафтанов усмехнулся, подписал докладную и протянул ее Балезину: — Повесят вас когда-нибудь за такие умолчания, Степан Афанасьевич. И меня заодно с вами. Через три дня докладная вернулась из ГОКО с резолюцией: «Организовать необходимые исследования по урану».
2. Волга начинается с ручейка
Балезин пожал руку Флерову, пригласил садиться. Техник-лейтенант присел так осторожно, словно боялся резким движением поломать стул. Он скромно сложил руки на коленях, ждал, не задавая вопросов, только краска на щеках и прерывистое дыхание выдавали волнение. — Мы вас демобилизуем из армии и направляем обратно в Физтех. |
