Теперь, когда он посмотрел более внимательно на то, что было лицом, оно показалось ему туго обтянутым кожей – или это была маска, – черты вытянулись или осунулись, словно от вида эпических мук. Одно лицо на всех. Закрыть рот уже не было сил, поэтому он зиял, словно моля о пощаде, о кусочке еды или капле воды. Фигура, казалось, была выше всего этого, и все же неслась еще дальше в… Отец не знал, куда именно.

Вокруг ее уродливых ног умелой рукой было написано: Usque ad mortem. Латынь. Что-то на мертвом языке. Отец не понимал, что это значит, хотя рисунок напоминал ему то немногое, что ему было известно о средневековом искусстве, восхвалявшем смерть в старых церквях. И он ненадолго представил, что это – знак, метафора, что все имеет свой конец. И мы, и мир. Он представил, что это – истинное послание фигуры. Давайте все мы сядем, изнуренные, и умрем в наших неосвещенных домах.

Отец забрался в машину дрожа, хотя и не зная, от чего именно. Теперь он жалел, что посмотрел на стену.

Это был первый раз, когда он увидел фигуру. Первый, но не последний.

7

Тяжелая голова, размякшие кости. Он был без рубашки и все же весь скользкий от пота. С него буквально лилось. Мысли о предстоящем визите к Маррею Боулзу не давали Отцу покоя. Силы покидали его, будто через неведомое сливное отверстие. Ему приходилось неоднократно ходить в ванную пить воду.

От этих перемещений он чувствовал себя еще слабее. В тот день было тридцать семь градусов, а ночью лишь чуть прохладнее. В Кенте – пекло: сорок один градус, даже выше, чем прогнозировалось. На следующий день в Девоне будет под сорок. В течение трех месяцев самая низкая зафиксированная температура была тридцать четыре градуса. Куда ни сунься, везде жарко.

Из-за дешевизны кондиционер в номере не ставили. Он потреблял слишком много электроэнергии, и та слишком дорого стоила для дышащей на ладан сети отелей. Поэтому Отец экономил силы, как район экономил воду и электричество. Пока не достроят три новых атомных электростанции, весь юго-запад будет потеть и проводить больше времени в темноте. Как поговаривали местные, они получают поздно всё – кроме беженцев. Люди должны были уже привыкнуть к задержкам и отключениям электричества, но продолжали внимательно следить за ходом строительства, как если бы готовность реакторов можно было достигнуть одной лишь силой желания. Они уже знали, что надолго электричество не отключают. Не только темнота вызывала у них страх, но и то, что она делает с другими людьми, и с ними тоже.

Весь вечер Отец как одержимый проверял счетчик воды в ванной, наполняя банки из крана с холодной водой. В полночь он принял еще один холодный душ, поставив таймер на одну минуту. Выйдя из душа, не стал вытираться. Лег на кровать, подложив под себя полотенце. Единственное в номере окно было открыто, на улице стояла тишина. Ни ветерка. Свет Отец не включал – так казалось, что в номере прохладнее. Он чувствовал запах моря.

Чтобы отвлечься от дурных мыслей и жары, Отец стал искать местные новости. Нашел национальные. Все доступные каналы переключились с лихорадки реки Габон, которая бушевала на кораблях с беженцами, дрейфующих у побережья Италии, и нового гонконгского вируса на главную летнюю тему: лесные пожары. В темноте номера замерцали кадры с пожарами в Испании, Португалии и Франции, снятые с максимально возможного расстояния, а также с воздуха – над Средиземноморьем черным облаком висел дым. Бегущие в нижней части экрана субтитры сообщали зрителям, что без вести пропало еще несколько пожарных, только в Испании – уже пятьдесят человек.