Алексей хотел остановиться, присесть рядом, спросить, как она себя чувствует, поговорить. Внезапно захотелось рассказать Марусе обо всем, что так мучило его в последнее время, но он вовремя сдержался. Одна фраза потянет за собой другую. На свет неминуемо вылезет нелицеприятная правда: он собирался изменить Марусе с другой женщиной. И чего теперь от нее ждет? Участия? Помощи? Поддержки? Того, что она примется ковыряться вместе с ним в этом дерьме? Было бы слишком жестоко, убив Марусино безграничное доверие, еще и злоупотреблять ее любовью, вешать на нее все это. Ей и так несладко.

Алексей поблагодарил жену за обед и вышел из дома. Большой металлический ящик серо-стального цвета стоял в кладовой, на одном из стеллажей, на третьей полке сверху. Он поставил ящик на стол, раскрыл его и принялся рыться внутри, отыскивая нужные инструменты. Вдруг его пронзила резкая боль. Алексей чертыхнулся и быстро выдернул руку из недр ящика. Так он и думал – порезался обо что-то. Из пальца сочилась кровь.

– Вот зараза! – Злясь на собственную неосторожность, он заглянул в ящик, посмотреть, обо что поранился. Оказалось, его «укусил» канцелярский нож, который лежал лезвием кверху.

Палец требовалось срочно заклеить пластырем: кровь не желала останавливаться, продолжала вытекать из ранки. Алексей принялся искать аптечку. Она вроде должна быть где-то здесь, на полках. Обшаривая взглядом стеллажи, Алексей внезапно вспомнил, что аптечка в письменном столе, в кабинете. Он по детской привычке сунул палец в рот, слизывая солоноватую жидкость, и быстро прошел в соседнюю комнату. Выдвигая один за другим полупустые ящики, в одном из них обнаружил аккуратную коробочку с красным крестом на крышке. Пластырь нашелся сразу, и Алексей быстро залепил ранку.

Он уже собрался закрыть аптечку и поставить ее на место, но обратил внимание на лежащий в углу коробки скомканный лист бумаги. Машинально, не думая, Алексей взял бумажный шарик в руки и развернул. Тетрадный листок с небрежно оборванными, лохматыми, как говорила мама, краями, был густо исписан с двух сторон шариковой ручкой. Убористый, угловатый, но вполне разборчивый почерк был Алексею незнаком.

«Никогда в жизни мне не было так страшно. А прожил я долго и повидал немало. Оказывался в шаге от смерти, терял близких. Но такого тяжелого, парализующего волю, тягучего ужаса испытывать не доводилось. До тошноты страшно за свою, в сущности, прожитую жизнь, но еще больше боюсь за жену. Случись что со мной, точно не спасется. Она у крайней черты, за которую переступишь – не вернешься. Возможно, я еще смогу ее вытащить, но без меня у нее никакой надежды. Только бы не оказалось слишком поздно…

Свет в комнатах не зажигали. Пусть думают, что мы уже легли. Весь день я старался вести себя как обычно. Улыбался, говорил что-то, занимался делами, а сам каждую секунду думал: только бы не заметили, не заподозрили. Вроде повезло, никто ничего не увидел.

Если только они не умеют читать мысли…

Вещи собирать не стали: засекут, что чемоданы к машине носим, и, считай, пропали. Решили взять только документы и деньги. Это я по привычке во множественном числе про нас с женой – «решили», «не стали»… Столько лет вместе. Но только теперь я за нас двоих – один. И решения на мне, и ответственность – моя. Потому что жена… Нет, не надо об этом. Лишь бы до машины довести ее без приключений, а там уж как-нибудь. Выберемся, справимся.

Однако уже пора. Почти одиннадцать вечера. Надо идти, хотя и страшно рисковать. Но оставаться еще страшнее. Здесь они рано или поздно доберутся до нас. И тогда ничего не поможет: ни молитвы, ни неверие.

Я встал со стула, подхватил заранее приготовленную сумку и пошел к двери.