Когда она достала из морозильной камеры и попыталась прокусить замерзший кусок сырого мяса, Алексей, с трудом подавляя тошноту, жалобно пробормотал срывающимся голосом:

– К-к-как? Ты… Маруся, господи, что ты делаешь?

Она не услышала, не прервала своей жуткой трапезы. Мясо оказалось слишком жестким, Маруся досадливо отшвырнула его в сторону и ухватила пакет ряженки. Зубами отгрызла угол и принялась пить. Бежевая густая жидкость проливалась ей на руки, текла по подбородку, но Маруся ничего не замечала.

Алексей отвернулся и прижал ладони к вискам. Так и стоял, пока не услышал, что дверца холодильника захлопнулась с мягким глухим хлопком. Завтрак окончен. Он боялся обернуться и посмотреть, что теперь творится за его спиной. Потом все же решился и с содроганием взглянул на жену. Зрелище было одновременно жалкое и отталкивающее. Маруся, в измятом, заляпанном, перепачканном платье, с чумазым лицом босиком стояла возле стола и смотрела куда-то вбок. Начесанные, спутанные со сна волосы возле лба измазаны чем-то красным. Видимо, кетчупом. В позе сквозила неуверенность: казалось, ей очень тяжело стоять, или вместо ног – протезы. Алексея она упорно не замечала.

– Маруся, – тихо позвал он, больше не надеясь, что она отзовется. Она и не отозвалась, тупо, безо всякого выражения на грязном лице, уставившись в сторону окна. Алексею казалось, что это – как выражалась Алиска, «край», дальше некуда. Однако уже в следующую минуту отчетливо понял: все только начинается. Его жена, нежная и деликатная Маруся, которая смущалась и краснела по любому поводу, расставила ноги чуть шире и принялась мочиться на пол своей тщательно прибранной кухни. Моча стекала по голым ногам, растекалась широкой лужицей. Воздух стал наполняться резким неприятным запахом.

Алексей едва успел выскочить из дома, и его вырвало прямо возле крыльца.

Спустя час он все еще сидел на скамейке во дворике и курил сигарету за сигаретой, прикуривая одну от другой. В голове шумело. Руки были ледяные и влажные. Он никак не мог сообразить, что ему делать. Нет, конечно, все было очевидно: Марусю нужно срочно показать врачам. Ее состояние может быть вызвано каким-то серьезным заболеванием. В голове всплыло слово «эпилепсия». Может быть, это последствия шока от потери дочери? Алексей костерил себя последними словами: с головой уйдя в свои переживания, он совсем не уделял времени жене. Не разглядел, что с ней происходит что-то страшное, что она больна. Дай бог, чтобы это было временное помутнение. А если это с ней надолго? А если навсегда?

Алексей прикурил очередную сигарету и судорожно, глубоко затянулся. Он презирал себя за малодушие и растерянность. Но не мог пересилить себя, побороть эмоции и вернуться в дом. Все дело было в том, что Маруся выглядела абсолютно, совершенно ненормальной. Безумной. А у Алексея с детства был страх перед сумасшедшими.

Бабушка по отцовской линии, та самая Мария Сергеевна, которая восхищалась цветущими толстушками, под конец жизни повредилась рассудком. Что послужило толчком, точно неизвестно. Возможно, все дело было в сахарном диабете. Но только бабушка, прожившая семьдесят один год и умершая, когда Алексею было девять, последние пару лет почти никого не узнавала, путала имена, фамилии, даты и не ориентировалась в событиях.

Максим Петрович был ее единственным сыном. Сделать из него врача было мечтой всей ее жизни. Сама бабушка работала учительницей начальных классов. Дедушка, муж Марии Сергеевны, умер рано, его не помнил и не знал не только Алексей, но и сам Максим Петрович. Бабушка фактически воспитывала сына одна. Когда Мария Сергеевна вдруг заболела и стало ясно, что жить одна и обслуживать себя она не в состоянии, родители поменяли две квартиры – свою и бабушкину – на одну четырехкомнатную, чтобы ухаживать за ней.