– Да, пожалуй. Катриши прикроют нас от всадников, если те появятся здесь, а мы сможем окопаться.

Скаурус отдал приказ буккинаторам, и те затрубили сигнал остановиться.

– Да, конечно, – согласился Пакимер, когда трибун попросил прикрыть его отряд во время фортификационных работ. – Ров и насыпь спасут в эту ночь всех нас.

Он наклонил голову, и выражение его лица напомнило Скаурусу о Тасо Ванесе, хотя оба катриша совсем не походили друг на друга.

– Укрепленный лагерь – одна из причин, по которой я решил присоединиться к твоему отряду. Мы таких укреплений строить не умеем.

– Зато вы скачете на конях, как выпущенные на волю дьяволы. Посади меня на лошадь, и я тотчас сломав себе шею.

Но время для шуток прошло, и Марк одобрительно взглянул на катриша. Теперь нужно было серьезно подумать о том, что делать дальше. Пока они укрепляли лагерь, казды не нападали на них, что было очень кстати. Римляне, усталые от боя и от перехода, двигались, как сомнамбулы, зная, что стоит им бросить работу, сон тут же одолеет их. Беглецы из разбитой армии, которые присоединились к ним, тоже помогали – правда, очень неумело – строить укрепления. Большинство солдат, примкнувших к римлянам, были незнакомы Скаурусу, но некоторых он узнал. Марк был удивлен, увидев Дукицеза, занятого установкой кольев. Не думал он, что тощий видессианин, чью руку он недавно спас, выдержит на поле боя дольше, чем полчаса. И все же бывший воришка был здесь, целый и невредимый, в то время как бесчисленное количество высоких сильных парней полегли в битве и усеяли поле своими неподвижными телами… Зимискес, Адиатун, Мазалон, сколько их там было? Увидев Марка, Дукицез застенчиво махнул ему и вернулся к своей работе.

Зеприн Красный тоже был здесь. Косматый халога не работал – он сидел в пыли, обхватив голову обеими руками. Скаурус подошел к нему, и Зеприн поднял глаза.

– А, это ты, римлянин, – сказал он. Голос его звучал глухо, как насмешка над обычным рыком. Огромный синяк красовался на его левом виске, сползая на щеку.

– Болит? – спросил трибун. – Я прикажу своему врачу осмотреть тебя.

Северянин покачал головой.

– Что мне в твоих лекаришках?.. Ни один из них не вылечит меня от воспоминаний. – Он снова уткнулся лицом в ладони.

– Зачем ты обвиняешь себя? Император сам послал тебя гонцом!

– Да, послал, – горестным эхом отозвался Зеприн. – Отослал меня укрепить левый фланг, когда погиб Комнос, – и боги погубили его как раз в это время. Но битва шла хорошо, и мне больше нравилось сражаться с врагом липом к лицу, чем передавать поручения. Маврикиос всегда ругал меня за это. И поэтому я медлил дольше, чем нужно. А этот идиот Ортайяс… (он добавил к его имени проклятие) продолжил командовать.

Ярость сделала голос халога грубым, а гнев более темным и холодным, чем зимние облака его родины.

– Я знал, что он дурак, но не считал его трусом. Когда этот кусок дерьма бежал, меня не было рядом, чтобы остановить всеобщую панику. Если бы я внимательнее относился к своему долгу и поменьше любил свой топор, сейчас мы охотились бы за убегающими каздами.

Марку ничего не оставалось, как только кивнуть и продолжать слушать: в самообвинении Зеприна было достаточно правды, которая делала всякие утешения невозможными. Халога, тускло взглянув на римлянина, закончил:

– Я пытался пробраться к Императору и получил вот это. – Он коснулся своего опухшего синяка – Когда я очнулся, то увидел твоего маленького доктора, который помог мне встать.