|
Мне показалось, что он совершенно дезориентирован, не понимает, как же это, почему все эти люди так добры с ним. Он убрался восвояси сразу же, как только смог. Но люди из «Леджера» и телевизионщики уцепились за эту историю и раскручивали ее, насколько Калиндар им позволял. Получилась эдакая сказка о расовой гармонии со счастливым концом Дело-то было только несколько месяцев спустя после крупных беспорядков в Чикаго и Милуоки, помните — в шестьдесят восьмом? Да, и в Детройте. Черные сжигали тогда свои частные предприятия, фермы. Это была страшная трагедия. Вы наверняка помните.
— В шестьдесят восьмом году меня не было в Штатах, — сказал Тим — Но было бы неправильным утверждать, что мне посчастливилось избежать насилия. — Вот те на! — Глаза Омара Хилльярда округлились. — В шестьдесят восьмом я в стольких маршах протеста участвовал. Против расизма и против войны... — Мистер Хилльярд, мы оба с вами страдали от того, что творилось во Вьетнаме. — Хорошо, — махнул рукой Хилльярд. Тим же не видел ничего хорошего. Омар Хилльярд все еще придерживался благородных принципов. Будь у него медали, он вернул бы их правительству в шестьдесят восьмом или шестьдесят девятом А на маршах протеста держал бы над собой плакат «Ветераны против войны». Это было сильнее его. Омара до сих пор бесили люди вроде Тима Андерхилла. Будь его воля, собрать бы их всех в одну большую армию и отправить строевым шагом прямо в болото. Такие, как Андерхилл, наносят удар его гражданской гордости, и Хилльярд не находил им оправдания. — Если б меня не призвали, я наверняка шагал бы бок о бок с вами. — Хорошо, хорошо, — повторил Хилльярд, подразумевая, что тема для обсуждения закрыта. — Так вот, я говорил о Джозефе Калиндаре и прессе. Когда он отказался сотрудничать с газетчиками, они называли его скромным героем, избегающим огласки. Замечательный сюжет для доброй сказочки, да? Но когда репортеры стали расспрашивать здесь и там о новоиспеченном герое, сюжет мгновенно рассыпался. Самый необщительный в мире человек вовсе не собирался приглашать к себе в дом репортеров и фотографов. Он воздвиг эту жуткую стену, и мы все решили, что стена понадобилась ему для того, чтобы с тылу отгородиться от сующей всюду нос прессы. С фасада-то он всегда мог заметить их появление и дать отпор. — Не мог же он быть на сто процентов асоциальным, — заметил Тим. — На лице мистера Хилльярда появилось выражение решительного упрямства. Он напомнил Тиму фотографию Сомерсета Моэма в старости. — Джимбо Монэген видел снимки, на которых вы и еще какие-то люди в закусочной на берегу озера. Он сказал, что это фотографии какой-то вечеринки. Лицо Хилльярда расслабилось: — Бог ты мой, да где ж мальчишка откопал их? — Джимбо с Марком нашли снимки в доме. — Фотографии сделаны на вечеринке, где мы собрались с соседями, только это было на озере Рэндом, недалеко от Милуоки. У кого-то был там, возле закусочной, домик с причалом и пляжем. Это, наверное, один из немногих дней, когда жена Калиндара чувствовала себя счастливой. А у Джозефа имелась причина поддерживать ее прекрасное настроение, но все равно Калиндар есть Калиндар. Он изо всех сил старался веселиться, но это был спектакль. Чувствовалось, что ему до тошноты противно с нами. И чувство то было, кстати, взаимным. Он обладал удивительной способностью убивать вокруг себя радость. Как ни странно, мне было жаль его. Калиндар подходил к людям, пытался присоединиться к беседе — а в его случае это значит, что он просто стоял рядом, — и тут же один за другим собеседники исчезали, пока он не оставался в одиночестве. — Вы сказали, у него была причина поддерживать прекрасное настроение жены — что вы имели в виду? — У Миры Калиндар был огромный живот. |
