– Хмм, – в задумчивости произнесла Дебби. – Все это выглядит очень миленько. Со мной такого еще ни разу не случалось.

Дебби работала в службе по связям с общественностью сети магазинов модной одежды. Она за все бралась с энтузиазмом, и эта ее черта нравилась Фрэнни. Дебби сообщила ей, что, по ее мнению, это все ужасно романтично, но, как и Кэрол Болтон, посоветовала назначить встречу в людном месте. Если он вдруг какой‑нибудь маньяк, сказала она, ему вряд ли удастся убить ее в переполненном баре.

Они обсудили тот факт, что он был на платформе один с сыном. Значило ли это, что он разведен, или вдовец, или же счастливо женат и просто ищет любовных приключений? Дебби сразу же отбросила версию о благополучной семье; по ее мнению, в таком случае он вряд ли бы стал рисковать, давая объявление. В этом Фрэнни с ней была согласна.

Во вторник никто не позвонил. Фрэнни не пошла на аэробику в среду, чтобы быть дома, если он позвонит. Но телефон молчал.

Он позвонил на следующий день вечером, в половине девятого. Она была в ванне, когда раздался звонок, и на мгновение забыла про объявление, вспоминая спор с родителями, когда она в воскресенье, как обычно, обедала у них в Бетнал‑Грин. Ее мать начала свои нескончаемые упреки: Фрэнни ведь скоро уже двадцать шесть, а она все еще не замужем и даже не собирается выходить за кого‑нибудь и рожать детей.

На отца снова нашло отчаяние. В таком состоянии он всегда качал головой и пытался взывать к ее благоразумию, спрашивая, что она нашла в этой археологии. Он не мог понять, как его дочь, попав в университет, не стала после этого работать в промышленности или юриспруденции, предпочитая существовать на скудную зарплату и проводить время, разглядывая то, что он называл старыми камнями и костями. Фрэнни приходилось выслушивать все эти доводы, повторявшиеся с утомительным постоянством два‑три раза в год, с тех самых пор, как она в первый раз объявила о своем желании изучать археологию. Пока она училась в университете, ее отец не был так настойчив, надеясь в глубине души, что Фрэнни видит в этом какую‑то непонятную ему выгоду. Но теперь, особенно в плохом настроении, он во всех своих неудачах винил только дочь. По его мнению, она предала все, ради чего он работал всю жизнь. У нее не было желания разбогатеть. Отец не мог понять ее. Они с матерью пожертвовали всем, чтобы попасть в Англию и иметь возможность зарабатывать деньги.

В ответ на это Фрэнни рассерженно заявила, что не понимает, как можно в течение тридцати лет держать кафе в центре Лондона и не заработать ничего. Обед закончился криками, причем младшая сестра Мария Анджела приняла сторону Фрэнни, а брат Паоло – сторону родителей. Шум в конце концов улегся, но натянутость осталась, и Фрэнни, возвращаясь вечером в Клэфем, сердилась на себя из‑за того, что была несдержанна с родителями, и чувствовала себя очень одинокой.

Ее родители работали изо всех сил, они старались, дали ей какой‑то шанс в жизни. Может, они и правы, и она поступает по отношению к ним нехорошо. Насколько все проще у животных, подумала Фрэнни. Они покидают семью, как только становятся самостоятельными и способны прокормить себя. Фрэнни вспомнила, как часто прибегала к родителям, порвав с очередным парнем или же просто в плохом настроении, и они садились рядом, давали советы, шутили, вселяя в нее уверенность. Она уже чувствовала себя виноватой за то, что накричала на них.

Она лежала в ванне в своей квартире, поджав колени. Ванная комната была отвратительная: крошечная, тесная, без окон, с настолько убогой и узкой ванной, что Фрэнни даже не могла в ней вытянуться. Краны протекали уже три года, с тех пор как она въехала сюда. Несмотря на ее многочисленные звонки домовладельцу, раковина грозила отвалиться от стены в любую минуту и к тому же была так мала, что в ней едва помещались обе руки.

Коридор был, наоборот, просторным: больше, чем ее, вместе взятые, спальня и гостиная, она же столовая.