Но когда на сцену одним прыжком взлетел улыбающийся, как кинозвезда, белокурый красавец в черном смокинге, элита восхищенно вздохнула и бурно заколотила усталыми ладонями.

Сияющий от счастья профессор обнял Жорика за талию.

— Жорж Дантес! Мой аспирант… Будущий профессор русской литературы!

Элита застонала. Такого не ожидал никто! Потомок «убийцы» — тоже Жорж — специалист по русской литературе! Вот она, неискоренимая связь элит! Более зримой связи невозможно было и придумать!

И тут снова вмешался неутомимый взъерошенный эрудит:

— А потомка Бенкендорфа вы случайно нам не привезли?

Элита возмущенно зашикала на него. Эрудит скорчил дикую гримасу и дернул себя за бороду.

— Мы вам его покажем сами! Вот он! Он ведет эту юбилейную конференцию! — и хам корявым пальцем указал на «пожилого ангела».

Зал замер. А Критский, подойдя к краю сцены, сказал взъерошенному хаму, как малому ребенку:

— Леня, не капризничай. Иди выпей еще рюмочку. И успокойся.

И зал подхватил сочувственно: «Леня, не расстраивайся. Иди выпей».

Взъерошенный хам не ушел. Он мрачно прислонился плечом к косяку двери и сложил по-пушкински руки на груди.

Великолепный Жорик грациозно вручил красному от смущения Константину драгоценный пакет, перевязанный золотой ниткой. В пакете находились записки Натальи Николаевны к Дантесу.

Зал встал. Дамы нервно требовали огласить немедленно содержание записок. «Пожилой ангел», сложив крахмальные крылья, убеждал их, что этого делать ни в коем случае нельзя, пока не проведена тщательная экспертиза. Критский напомнил залу слова Анны Ахматовой, которая требовала запретить тему семейной трагедии Пушкина. Дамы чуть не плакали: «Как запретить?! Это же наше! Сами же сказали, что Пушкин — наше все! Какие тут могут быть запреты?!»

Их успокоил мсье Леон. Он воздел руку, как Безумный Император, и загадочно произнес:

— Мы приоткроем вам завесу тайны! Господа, о возвышенной любви Жоржа Дантеса и Натали вам сообщит знакомая со всеми последними материалами моя ученица…

Зал настороженно молчал. Профессор добавил кокетливо:

— По воле случая ее тоже зовут Натали…— Профессор сделал паузу. — И она является невестой молодого Жоржа Геккерна-Дантеса!

Зал восхищенно охнул. А я чуть не упал со стула. Натали схватила меня за руку и прошептала в ухо:

— Приготовься! Да?

Под восторженный рев она поднялась на сцену и встала рядом с Жориком… Они стояли на ярко освещенной сцене. Он — в черном смокинге, она — в светлом вечернем платье, с талией под самые груди, как у пушкинских барышень. Она — стриженная под мальчика, темноволосая; он — с распушенными по плечам белыми кудрями. Они были созданы друг для друга…

Зал их приветствовал стоя. Только что «горько» не кричали. Я извинился перед соседями и начал протискиваться к выходу. Мне было ужасно стыдно. Я чуть не разрушил их счастье… Я, как последний подонок, чуть не воспользовался ее ревностью, ее обидой… Я готов был сквозь землю провалиться. Я пропихивал— ся по ряду между горячих, потных тел, наступал на ноги, бормотал извинения. Слава Богу, меня не замечали. Все не отрывали восхищенных глаз от сказочной пары.

Я был уже у самого края ряда, перед дверью, когда меня схватил за руку какой-то восторженный «пушкинист» в круглых очках, похожий на Тынянова.

— Вы куда? Сейчас же самое интересное!

— Извините, — вырвал я руку. — Мне нужно… Мне нехорошо…

Назойливый «пушкинист» грудью преградил мне дорогу:

— Слава, ничего не бойтесь.