— Я уже говорил с Нэгельсбахом.

— У Нэгельсбаха душа! Душа у него, понимаете!.. Моей душе хоть волком вой, если у меня не будет больницы.

Он был близок к отчаянию. Может быть, женщины обожают его вот за это? За то, что он умеет безраздельно отдаваться одному чувству?

— Знаешь, хоть тебе и не хочется, но, если тебе что-то нужно от Нэгельсбаха, тебе все равно придется с ним поговорить.

— Я не мастер вести такие разговоры.

— А ты постарайся. Он же не упертый, просто очень добросовестный. Но к твоим словам отнесется серьезно.

Филипп приуныл:

— У меня нервы ни к черту, чуть что — я срываюсь. Сестрам нравится, когда я на них рычу. А Нэгельсбаху наверняка не понравится. — Он посмотрел на часы. — Мне пора. Как ты думаешь, что он сделает?

— Как только его выпишут, он сразу пойдет в полицию — или не пойдет, но, прежде чем пойти, он нам скажет. А до выписки тебе, видимо, придется потерпеть.

Он засмеялся и покачал головой: ты и сам, дескать, знаешь, что я так не могу.

— Разве у меня хватит терпения?

12

В отпуске

Я поехал в Шветцинген, обошел всех соседей Шулера, расспрашивал их про адрес его племянницы, пока меня не отправили на Веркштрассе за железную дорогу. Калитка в сад была открыта, на двери я обнаружил записку, что фрау Шуберт сейчас вернется.

Я ждал. В маленьком садике напротив хозяйка купала в цинковой ванночке садовых гномов, они ныряли в воду грязные и грустные, а выныривали чистые и веселые.

Племянница Шулера приехала на велосипеде.

— Ах, это вы! Сейчас я сварю нам кофе.

Я помог ей внести в дом покупки. Потом появился разносчик напитков, для которого она оставила на двери записку, и я затащил на кухню составленные у калитки ящики с пивом, лимонадом и минералкой. Когда я закончил, кофе уже булькал в кофеварке.

Она немного смущалась.

— Я не запомнила ваше имя и не смогла сообщить о похоронах. Вы из-за этого пришли? Погребение состоится в следующий вторник.

Я пообещал прийти, и она пригласила меня на поминки. Когда я заговорил о книгах, которые якобы одолжил ее дядюшке и которые мне теперь понадобились, она предложила съездить со мной в дом Шулера, чтобы я сам их поискал. По дороге она рассказала, что ей предложили продать дядину библиотеку.

— Представьте, пятнадцать тысяч марок!

— Вы единственная наследница?

— Детей у него не было, мой двоюродный брат несколько лет назад разбился на параплане. Дом достанется мне, его нужно полностью приводить в порядок, так что деньги за книги придутся весьма кстати.

Не знаю цен на старые книги. Но я прошелся по дому Шулера и увидел, что он собрал необыкновенную библиотеку. Во-первых, книги о территории между Эдингеном и Вагхойзелем, во-вторых, книги о железных дорогах и банках в Бадене — думаю, что здесь было представлено все когда-либо напечатанное на эту тему. В основном это были маленькие брошюры, но иногда попадались толстые фолианты с полотняными или кожаными переплетами и многотомники девятнадцатого века, например о юстировке Рейна и о мелиорации его лугов инженер-полковником Туллой, о виадуках и железнодорожных туннелях в Оденвальде или о речной полиции на Рейне и Неккаре от момента ее появления до наших дней. У меня возникло искушение забрать с собой книгу о строительстве башни Бисмарка на Святой горе, выдав ее за свою, якобы одолженную Шулеру. Но я удержался.

В ванной комнате над раковиной нашлась аптечка. Сердечные таблетки и таблетки от давления, средства от бессонницы и головной боли, от запора и поноса, для простаты и для вегетативной нервной системы, мази для вен и суставов, пластырь для мозолей и ножички, чтобы их срезать, кое-что в нескольких экземплярах, многое с истекшим сроком годности, некоторые тюбики высохли, некоторые изначально белые таблетки пожелтели.