Я наслаждался летом. Наслаждался жарой и ее законом замедления, которому подчинялось все вокруг и благодаря которому я чувствовал себя легко и свободно. Я наслаждался грозами и установившейся на следующей неделе умеренной температурой. Мы с Бригитой начали подыскивать себе жилье, и она поняла, что я отнюдь не саботирую наши поиски, настаивая на квартире с видом на Рейн или Неккар. Я всегда хотел иметь дом у моря, а если не у моря, то хотя бы у озера. Но в Мангейме нет ни моря, ни озера. Зато здесь есть Рейн и Неккар.

«Мы найдем то, что нам нужно, Герд».

Все было правильно и в то же время неправильно. Истории, которые пишет жизнь, требуют завершения, а пока у истории нет конца, она не отпускает никого из тех, кто в ней задействован. История не обязательно должна завершаться счастливым концом. Добро не обязательно должно быть вознаграждено, а зло наказано. Но нити судьбы не должны повиснуть в пустоте. Они должны быть вплетены в ковер истории. И только когда они окажутся на своем месте, мы сможем оставить историю в прошлом. Только тогда мы обретем свободу, необходимую для чего-то нового.

Нет, история, которая завязалась в начале года, когда шел снег, еще не закончилась, как бы мне ни хотелось успокоиться и выкинуть из головы Шулера, то ли выпившего, то ли плохо отреагировавшего на погоду. Я видел далеко не все нити, которые ждали, пока их вплетут в ковер, и понятия не имел, как выглядит рисунок этого ковра и как мне это выяснить. Оставалось только ждать. Истории требуют завершения и, пока его не обретут, не дадут человеку покоя.

13

Дети Лабана

Когда листья стали желтеть, я получил бандероль от Георга. Он прислал мне рукопись, которая будет опубликована в журнале по истории права, — «Дети Лабана». Свои исследования Георг превратил в небольшую статью. Не хочу ли я с ней ознакомиться?

Начинал он с того, что потомства у Лабана не было. Он не оставил после себя ни детей, ни научных преемников; в то время как другие профессора, будто наседки, пестуют своих учеников, Лабан старался, чтобы его ученики как можно скорее вставали на ноги и шли своим собственным путем. Георг предположил, что ранняя, возможно не безответная, но ничем не закончившаяся любовь к жене некоего коллеги из Кенигсберга так подействовала на Лабана, что с тех пор он избегал сильных привязанностей. Это касалось не только учеников, но и в первую очередь женщин.

И все же у него были дети. Сына и дочь своей сестры он любил как родных. Особенно сильно Лабан был привязан к племяннику, который, как и он сам, изучал юриспруденцию и стал судьей. Звали его Вальтер Брок.

Вальтер Брок. Георг описывал его путь из Бреслау в Лейпциг, его карьеру — сначала он был членом участкового суда, а потом земельного верховного. Георг описывал обиды, унижения и наконец увольнение в тридцать третьем году, которым закончилась служба Вальтера, описывал его жену, детей — Генриха и Урсулу — и двойное самоубийство, после того как в «Хрустальную ночь» их квартиру разграбили. Он описывал, как Генриху в последний момент удалось перебраться в Лондон. Он рассказывал, что Урсуле это не удалось и что она, когда начались депортации, бесследно исчезла. Лабан, умерший в восемнадцатом году, нежно любил маленькую девочку, родившуюся в девятьсот одиннадцатом.

Собственно говоря, мне не нужно было искать подтверждения. Но я вытащил из шкафа заграничный паспорт Урсулы Брок и проверил дату рождения: десятое октября тысяча девятьсот одиннадцатого года. Потом начал разглядывать фотографию. У Урсулы Брок были темные волосы, стрижка под мальчика, ямочка на левой щеке, она внимательно смотрела на меня веселыми, немного испуганными темными глазами.