Похоже, ему на роду было написано стать врачом, во всяком случае, Дан всегда знал, что хочет быть детским хирургом.

Детство он провел в Чеви-Чейз, штат Мэриленд, у родителей матери, и еще тогда научился равнодушно относиться к редким визитам отца. С шести лет Дан не видел матери, хотя ее фотография — мать, улыбаясь, обнимает его, а ее волосы треплет ветер — хранилась в тайном отделении его бумажника. Снимок, сделанный в тот день, когда ему исполнилось два года, был единственным осязаемым воспоминанием о ней.

После Университета Джонса Хопкинса Дан закончил ординатуру в больнице Сент-Грегори на Манхэттене. Когда ему предложили возглавить там новое ожоговое отделение, он согласился. К тому времени у него уже была солидная репутация хирурга, специализирующегося по ожогам. У Дана был беспокойный характер, но с наступлением нового тысячелетия он решил изменить свою жизнь. Ему исполнилось тридцать шесть, и его постаревшие дедушка с бабушкой перебрались в кондоминиум для пенсионеров во Флориде. Отец недавно женился, но Дан не присутствовал на его четвертой свадьбе, впрочем как и на третьей.

Первого марта Дан приступил к работе на новом месте. В феврале он купил квартиру в Сохо на юге Манхэттена. Дан с удовольствием посещал прощальные обеды, которые друзья давали в его честь. Кто-то из них подарил ему красивый бумажник, и, перекладывая туда водительские права, кредитные карточки и деньги, он нарочно отложил старую фотографию в сторону — настало время оставить все, что было связано с матерью, позади. Через час он передумал и вернул фотографию на место.

В первый же свой вечер на Манхэттене Дан отправился поужинать в городе. В Сохо ему особенно нравилось обилие ресторанов. Он зашел в один из них, купил газету и сел за столик у окна.

Потягивая аперитив, он просмотрел первую страницу, но вскоре начал разглядывать прохожих. Недавно он решил, что в новом тысячелетии откажется от попыток найти свою мать. Мир так огромен, что отыскать ее практически невозможно.

И все же одной из причин, по которым он перебрался в Нью-Йорк, была надежда что-нибудь о ней узнать. Именно здесь обрывались ее следы.

Дан тратил много времени на то, чтобы освоиться в новой должности. Девятого июня он делал срочную операцию и допоздна задержался в больнице, поэтому одну из последних попыток найти мать пришлось отложить на следующий день. На этот раз он отправился в трущобы Южного Бронкса и без особых надежд на успех стал показывать фотографию и задавать обычные вопросы.

И вдруг удача. Бедно одетая женщина лет пятидесяти, с изможденным лицом внезапно улыбнулась:

— Похоже, вы ищете мою подружку Куинни.

Входя в вестибюль многоквартирного дома на Парк-авеню, пятидесятидвухлетняя Уинифред Джонсон всегда испытывала робость. Она работала с Эдамом Колиффом три года, сначала в «Уолтерс и Арсдейл», а прошлой осенью, когда он основал собственную компанию, ушла вместе с ним.

Худенькая, хрупкая Уинифред носила строгие деловые костюмы. Она была такой тихой, что люди часто забывали о ее присутствии, но она замечала все и ничего никогда не забывала. За время работы на Роберта Уолтерса и Лена Арсдейла она научилась всему, что требовалось знать о строительном бизнесе. Эдам Колифф сразу это понял и очень высоко ее ценил.

А вот Нелл никогда его не ценила. Жаль, что Эдаму досталась в жены внучка знаменитого деда, из-за которого у нее не остается времени на мужа.

Эдам заслуживал лучшей участи. Иногда он рассказывал о своем детстве на ферме в Северной Дакоте, о том, как ходил в библиотеку за книжками, где были картинки с красивыми домами. Иногда просил ее что-нибудь рассказать. Эдам обожал рассказы Уинифред о ее первых днях в «Уолтерс и Арсдейл».

— Так ты говоришь, что этот старый лис не остался внакладе, когда цены рухнули?! — восклицал он и обещал никому не говорить ни слова.