— Где девочки? — спрашивал Гецл каждый вечер по возвращении из лавки.

На это горбунья желчно отвечала:

— А где, по-твоему?

Да, он знал, что ежедневно с заходом солнца обе они отправлялись в гости к Виктору, агенту по продаже швейных машин «Зингер», холостяку, который жил в меблирашках. И все же каждый вечер Гецл задавал один и тот же вопрос, потому что если не он, то кто будет интересоваться судьбой девочек. Уж конечно, не отец, который не видел ничего дурного в том, что его крошки получают какую-то радость в жизни. Гецл и сам много бы дал, чтобы радоваться жизни, но он слишком хорошо знал ее изнанку. Сегодня агент по продаже зингеровских швейных машин был здесь, а завтра — ищи его, свищи… Попробуй привлечь его к ответственности за нарушение обещания. Да и как могли две женщины одновременно подать на него в суд?

Расти в нищей семье, не знать ни дня без забот и тревог — где уж тут говорить о радостях жизни! Гецл зарабатывал достаточно и мог бы позволить себе обзавестись семьей, собственным домом, но ему приходилось каждую копейку отдавать родителям. Между тем жизнь в родительском доме была сущим адом! Мать постоянно либо ссорилась с мужем, либо ругалась с дочерьми, которые, в свою очередь, бранились друг с другом или с Гецлом. Как он завидовал обоим своим старшим братьям, в свое время сбежавшим в Америку! На просьбы отца пожалеть семью и прислать немного денег американские сыновья ответили, что Колумб не для того открыл Новый Свет, чтобы они тащили на своем горбу Старый.

Гецл со страдальческим видом ужинал и одновременно читал социалистическую брошюру. Он болезненно ощущал собственное невежество и стремился пополнить свое образование. В школе его не слишком многому научили, и что бы он ни читал, все было для него новым.

Небольшая керосиновая лампа со скривившимся на сторону коптящим фонарем давала мало света. Горбунья сидела за своей швейной машинкой и шила себе белье. Можно подумать, не хватало того, что она губила зрение, работая целый день на других. По вечерам же она была сама себе хозяйкой и могла шить то, что ей хотелось. Машинка, казалось, была при последнем издыхании, колесо ее скрипело и буквально стонало. Сестра заметила, что Гецл в попытке сосредоточиться заткнул уши, и стала нажимать ногой на педаль так, чтобы заставить машину скрипеть еще громче.

Мать кончила громыхать кастрюлями и, надев галоши, мыла пол. Вернулся отец в непривычно хорошем настроении и уже с порога принялся посмеиваться над сыном:

— Ну и ну, мой социалист дома? Скажи, почему бы тебе не создать для меня совершенно новый мир, в котором цыплята становились бы ко мне в очередь, чтобы их резали? Боюсь только, что в том мире, который ты создашь, кошерного цыпленка не будут отличать от свиньи!

Терпеть эту пытку Гецлу было невыносимо. Он отдал бы все за спокойный уголок, который он мог бы делить с такими же людьми, как он сам, которых интересовало бы только одно: почитать в мире и тишине книжку или газету, сохраняя уважительное отношение друг к другу.

Гецл мечтал о том счастливом времени, когда он с друзьями по Сионистскому обществу сможет сидеть в собственном клубе и разговаривать как подобает людям. Он прошел в свой угол и откинул занавеску, прикрывавшую его одежду.

— Не ищешь ли ты свой новый галстук? — спросила сестра.

— Как ты догадалась?

— Можешь не трудиться!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ищи, пожалуйста, если тебе нечего делать.

— Где мой галстук? — закричал Гецл.

— Салчи отправилась к Виктору показать, какой у тебя хороший вкус. Она любит одеваться как мужчина.

Отец уселся во главе стола и принялся за ужин.