— О, я раньше часто готовил для себя. Мои родители работали, они обычно возвращались поздно и только кое-что перехватывали перед сном.

— Так ты много времени проводил один?

— Да, но у меня была еще и бабушка.

— Бабушка? — повторила она.

— Угу, — ответил Эл. — Она жила в одном из больших викторианского стиля домов неподалеку от колледжа. Я любил забегать к ней после учебы. У нее всегда на плите стоял большой горшок с какой-нибудь стряпней или свежеиспеченный хлеб. И мы усаживались за большой круглый стол, играли в карты и говорили часами.

— Кажется, классная леди.

— Ага, самая лучшая. Она по-настоящему кормила меня. Сначала таскала за уши, щипала за щеки, а потом отправлялась на кухню в своем ярком цветастом платье и больших неуклюжих башмаках. Она действительно любила меня.

— Но твои родители ведь тоже тебя любят?

— О, да, конечно, — ответил Эл, слегка напрягаясь. — Они любили меня. Но совсем по-другому, знаешь ли, — сказал он, пожимая плечами. — Моя мать — виолончелистка, выступает с концертами, и у нее очень напряженный график. Она постоянно прилетает и улетает, у нее никогда нет ни единой свободной минуты.

Сьюзен нахмурилась. Эл раньше упомянул, что он — единственный ребенок в семье. Значит, если его мать работала так напряженно, как он рассказывает, и мало бывала дома, стало быть, он проводил много времени один, предоставленный самому себе?

— А что ты любил делать, когда был маленьким? — спросила она.

— Больше всего мне нравилось строить разные модели и еще смотреть телевизор, хотя теперь редко даже подхожу к нему. К тому же у нас всегда в доме было полно народу, потому что отец преподавал историю в Северном Центральном колледже в Напервилле. Всегда кто-то приходил и уходил, их друзья и многочисленные знакомые.

— А когда ты увлекся фотографией? — спросила она, гоняя вилкой по тарелке оставшиеся бобы.

— О, уже в старших классах. Вообще-то это произошло совершенно случайно, — заявил Эл. — Мне всегда нравилось разглядывать фотографии в разных журналах, которые выписывал мой отец, часами вглядываться в лица. Снимки будто рассказывали истории из жизни этих людей. Мне никогда и в голову не приходило, что я сам могу сделать что-то подобное, до тех пор, пока не пошел на специальные курсы.

— А теперь?

— Теперь, конечно, я люблю это дело. Люблю пытаться влезть в шкуру каждого конкретного человека и показать моим зрителям, что тот стремится сказать. — Он пожал плечами. — Это не так-то просто объяснить. Наверное, у меня не очень здорово получается…

— Отлично получается. Продолжай, пожалуйста.

— Знаешь, все эти люди, которые приходили к нам домой, друзья родителей, университетские профессора, они всегда расхаживали с бокалами вина в руках и говорили, говорили, говорили… Но ни один из них никогда ничего не делал, — объяснял Эл.

Сьюзен кивнула, молча предлагая ему продолжать.

— А мне хотелось что-то делать, и когда открыл для себя фотографию, то понял, что смогу. И поклялся, что своей работой сумею сказать нечто очень важное. И думаю, мне это удалось, — закончил Эл с напряженным лицом, сильно сжав челюсти.

Пока Сьюзен задумчиво кивала головой, размышляя над его словами, он вскочил, оттолкнул стул и собрал тарелки.

— Хватит обо мне, — заявил он. — Давай-ка лучше возьмем кофе и устроимся у огня.

Эл подхватил две кружки, наполнил их из кофейника, потом провел Сьюзен к камину и усадил на пол перед камином, чтобы они могли вытянуть ноги и погреть их.