— Ты, наверное, голодна, — спокойно сказал Джон. — Давай сначала позавтракаем, а потом поговорим?

Она вопросительно взглянула на него, он понял ее вопрос и ответил:

— Синклер передал мне твое послание. Чарлз и Майра посвятили меня в свою тайну. Но не думай об этом сейчас. Я голоден, и ты тоже.

— Но как ты узнал, что я здесь? Я и сама не знала, что поеду сюда.

— Я догадался, что ты поехала… домой.

— Но разве этот дом?.. Он же продан.

— И все-таки он до сих пор твой!

— Ты имеешь в виду… — Энн разволновалась.

— …Что я купил его для тебя. Я думал, нам он может понадобиться, если мы захотим отдохнуть… или провести медовый месяц.

И снова Энн, затрепетав, опустила глаза.

— Как насчет завтрака? — В голосе Джона звучало озорное счастье. Такого Энн никогда раньше не слышала.

Она достала из корзины яйца, кусок сливочного масла, баночку мармелада и хлеб.

— Как приготовить яйца? — спросила Энн.

Она пыталась уйти от собственного замешательства, от стесненности, которая волнами прилива пробегала по ней. Она стеснялась, и это волновало и даже будоражило ее.

— На твой выбор, — ответил Джон. — А я пока могу накрыть на стол.

Энн объяснила ему, где найти скатерть и где лежат ложки и вилки. Она готовила еду и одновременно исподтишка наблюдала за ним. Он сосредоточился на своей работе так же, как вообще умел сосредоточиться на любом деле, которым занимался. И все же, отметила она, он был каким-то другим: выглядел моложе, был более гибким, менее степенным и жестким — определенно вовсе не тот внушающий благоговение повелитель, которого она так долго боялась.

Кофе вскипел, и Энн быстро повернулась к плите. Потом они сидели за столом, ели и пили, как давно женатая пара.

Говорили они мало. Энн чувствовала на себе его пристальный взгляд, но, когда она ловила его, и не однажды, он отводил глаза. Наконец с завтраком было покончено, Энн встала.

— Нам надо согреть немного воды для посуды, — сказала она, и Джон засмеялся.

— Нет, мы не будем мыть посуду; мы пригласим кого-нибудь для этой работы, но позже. Пойдем. Я хочу поговорить с тобой.

Он взял ее за руку, и Энн без возражений позволила отвести себя по коридору, через холл в гостиную. Она ожидала, что Джон остановится здесь, но он повел ее через лужайку, к ее любимому месту — к скамье под кленом, туда, где очень давно, как казалось Энн сейчас, он просил ее стать его женой.

— Садись, — мягко предложил он, и голос его стал глубоким от каких-то внутренних переживаний.

Джон тоже сел рядом с ней и взял ее руку в свою. Его пальцы были очень теплыми и сильными, и Энн поняла, что готова оставить свою руку в таком положении навсегда: в безопасности, под сильной защитой.

— Я хочу сказать сейчас, Энн, то, что я должен был сказать, когда мы сидели здесь последний раз и я просил тебя стать моей женой. Я был медлителен и глуп, и единственным извинением мне может быть только то, что я боялся испугать тебя, боялся показать тебе, как глубоки мои чувства. — Его пальцы крепче сжали ее руку. — Я люблю тебя, — сказал он. — Я люблю тебя всем сердцем.

Дыхание Энн участилось, но говорить она не могла. Джон, протянув другую руку к ней, мягко дотронулся до ее подбородка и поднял ее лицо к своему.

— Я люблю тебя, Энн, — повторил он, — и хочу, чтобы ты сказала, что любишь меня.

Легко было ночью в темноте исповедовать свою любовь, но в этот момент Энн чувствовала, что дрожит, чувствовала, что последние остатки гордости поднимаются, чтобы остановить слова, которые она готова была сказать.