— Ты, что ли, образованный, рожа? — спросил у Симона. — Откуда причухал? Никак из Вавилона?

— Славик, ты культурный человек, поэт, а ведешь себя иногда, как сявка, — укорил Хакасский. — Какая тебе разница, откуда он? Говорю же, гость, знакомится с городом — и вдруг такое хамство. Стыдно, ей-богу! Что о нас могут подумать? Или ты не патриот, Славик?

— Дать бы тебе по сусалам, — мечтательно заметил вольнодумец. — Да мараться неохота.

Симон Зикс, немного шокированный, на всякий случай вдвинулся в глубь сиденья, но Хакасский его успокоил:

— Не суетись, Симоша, он совершенно безобидный.

— Какой же безобидный, натуральный фашист.

— С виду, конечно, фашист, не спорю, но нутро у него мягонькое, как у дыньки. Плохо ты изучал Россию, господин советник. В ней что с виду грозно, то на самом деле рыхло, податливо. Феномен вырождения. Верно, Славик?

— А ты зачем с ними, с оккупантами? — неожиданно обратился поэт к Элизе. — Такую красоту за доллары продаешь. Грех великий. Брось их, айда со мной в лес.

— Хватит, Славик, базланить, я тебя по делу позвал.

— Какое у нас с тобой может быть дело? Ты палач, я жертва. Может, голову отрубишь? Руби, не жалко.

— Может, и отрублю, но попозже, — отшутился Хакасский. — Десять баксов хочешь?

Вольнодумец насторожился.

— Без обману? И чего надо?

— Садись, подъедем к аптеке. По дороге объясню.

Хакасский подвинулся, поэт втиснулся в салон. Симон брезгливо зажал нос, но Элиза оживилась, маняще заулыбалась. И поэт, при виде юного, сияющего лица, оттаял.

— Все химеры, — сказал строго, — кроме любви. Запомни, девочка, она одна правит миром, но не доллар. У нас в отечестве про это забыли. Заменили любовь случкой, а это не одно и то же. Хочешь проверить?

— Увы, я на работе, — зарделась прелестница. Вокруг дома с аптекой в три кольца стояла очередь.

Накануне объявили по радио, что в городе на исходе запасы гигиенических прокладок, и все жители, у кого оставалась хоть какая-то наличность, с утра сбились к аптеке. Таким образом, уточнил Хакасский, здесь фактически цвет города, средний класс, ради которого затевалось рыночное царство и которому, по словам великого экономиста Егорки Гайдара, уже есть, что терять. Вся эта прослойка в экспериментальной программе проходила под кодовым обозначением: советикус бизнесменшн. Многие из них искренне полагали, что десятый год живут в раю.

— Гостю нужен валидол, — сказал Хакасский. — Сходи, Славик, купи тюбик. Тебя все знают, пропустят. Но с одним условием. Плакатик с тобой?

Вольнодумец достал из кармана пиджака замызганную белую ленту, расправил, любовно погладил. На белом шелке черной вязью выведены слова: «Палача-президента — на суд народа!»

— Он всегда со мной. Чего-то ты химичишь, сыч. Зачем за валидолом с плакатом? Это же не митинг.

— Десять долларов, — Хакасский показал уголок зеленой бумажки.

— Ну, коли так, годится. Прощай, девушка, может, больше не свидимся. Береги себя от СПИДа.

Хакасский подогнал пикап вплотную к очереди, чтобы лучше видеть.

— Гляди, Симон, как интеллигенция относится к провокаторам.

Опоясанный белым шарфом, Славик Скороход смело врубился в очередь, громко вопя:

— Дорогу, купцы! Американская вошь помирает, валидолу просит.

Под азартным напором вольнодумца очередь сперва расступилась, но тут же зловеще сомкнулась.

— Господа, — раздался удивленный, сильно простуженный голос — Никак коммуняку отловили!

Больше никаких разговоров не было. Вольнодумца молча повалили на землю, потом четверо дюжих мужиков подняли его за руки и за ноги и понесли.