Повторения не потребовалось. Водила, прихрамывая, кинулся к двери и поспешно открыл ее перед Мюйром.

– Вы умеете, юноша, обращаться с обслугой, – с одобрительной усмешкой заметил тот. – Крутые парни, вам палец в рот не клади. А?

– Ну что вы, господин Мюйр, – возразил я. – Мы очень скромные люди. Такие скромные, что самим иногда противно.

Этот маленький эпизод, который характеризовал меня, прямо скажем, не лучшим образом, все же сыграл свою положительную роль. Водителю стало не до того, чтобы вдумываться, что это там за красная спортивная тачка все время маячит сзади. Возможно, большой беды и не было бы, если бы он засек Артиста, но и лишних поводов для размышлений давать не хотелось. Кому? Тут не было никаких вопросов. Юргену Янсену, члену политсовета Национально‑патриотического союза. Все, что окружало Томаса Ребане, принадлежало национал‑патриотам. Все – начиная от его костюмов и кончая этим белым «линкольном». Они оплачивали гостиницу, водителя, пресс‑секретаря. И нас. Они считали, возможно, что по этой причине мы принадлежим им. Не следовало их разочаровывать. Раньше времени.

Мюйр погрузился в лимузин, но подавать знак к началу движения не спешил. Он понаблюдал за юными скинхедками, переместившимися к входу в гостиницу, заметил:

– Если спросить у них, кто такой Гитлер, они вряд ли сумеют ответить. Насколько я знаю, в России тоже есть фашиствующая молодежь. Вам, вероятно, это кажется странным. А между тем ничего странного нет. Это свидетельствует о духовном здоровье нации. Да, юноша, да. Если даже такая вот тля, вместо того чтобы нюхать клей «Момент», цепляет свастику и выходит на площадь, о чем это говорит? О том, что в ней еще живо общественное начало. Жажда идеи. И так ли уж важно, какого рода эта идея? Главное, что эта жажда есть. Без этого народ превращается в население. Но почему их так мало?

– Кого? – не понял я. – Фашистов в России?

– Нет. Скинхедов здесь. Я ожидал, что их будет больше. И пикетчиков с красными флагами тоже нет. Вероятно, народ еще не осознал, что произошло. Ну, осознает. Сегодня вечером здесь будет очень оживленно. Так, очень.

– А что произошло? – спросил я.

– Вы не слышали последних известий?

– Нет.

– Произошло то, что и должно было произойти. На дневном заседании кабинет министров принял решение о перевозке останков Альфонса Ребане из Аугсбурга в Таллин и о торжественном перезахоронении их на кладбище Метсакальмисту. И даже выделил из бюджета на это мероприятие целых сорок тысяч крон, – добавил Мюйр и засмеялся мелким дребезжащим смешком.

– Что вас так рассмешило? – поинтересовался я.

– Не понимаете? – удивился он. – Сорок тысяч крон – это три с половиной тысячи долларов. А сколько стоит приличный гроб из мореного дуба?

– Понятия не имею.

– Не меньше десяти тысяч долларов.

– Придется Альфонсу Ребане довольствоваться обычным сосновым гробом.

– Это было бы непатриотично, – возразил Мюйр. – Нет, юноша. Сорок тысяч крон – символ. Знак того, что это государственное мероприятие. Национальный герой Эстонии получит такой гроб, какого он заслуживает. Такой, в каких раньше хоронили членов политбюро, а теперь хоронят бандитов. Что, как выяснилось, в сути одно и то же. И обставлено это мероприятие будет с подобающей пышностью. С почетным караулом. С оружейным салютом. Вся Эстония замрет в благоговейном молчании. Я предвкушаю очень величественное зрелище.

Он извлек из жилетного кармана часы и взглянул на циферблат.

– Странно. Неужели я ошибся?

К подъезду гостиницы подкатил черный шестисотый «мерседес», из него выскочил охранник с большим белым пластырем на лбу, оценил обстановку и после этого разрешил выйти хозяину.