Я понял, что виски «Джонни Уокер» с черной этикеткой вот‑вот унесет режиссера Кыпса в высшие сферы, и поспешил задать еще один вопрос, который меня интересовал:

– Почему вы назвали Альфонса Ребане великим неудачником? Ему не очень повезло в жизни, согласен. Но почему – великий?

– Потому что ему не повезло и после смерти, – торжественно изрек Кыпс. – Сорок восемь лет он пролежал рядом со своей Суламифью. А теперь их разведут.

– Что вы имеете в виду?

– То, о чем все говорят. Его прах перевезут из Аугсбурга в Таллин. А ее прах останется на немецкой земле. Это надмирная трагедия, господин Пастухов. Воистину надмирная! Смерть победила любовь. Зло победило добро. Великий Шекспир отдыхает. Почти полвека соперник Альфонса Ребане, коварный Яго, ждал своего часа. И до‑ждался. Он все‑таки их развел!

– Кто?

– Матти Мюйр.

Твою мать!

Наверное, мне следовало промолчать. Но я понял, что с моей стороны это будет нечестно.

– Послушайте, Март, – сказал я. – Я не специалист в кино, я простой зритель. Но то, что вы рассказали, кажется мне потрясающе интересным. Это ни в какое сравнение не идет с тем, извините за откровенность, говном, которое вы написали. Почему бы об этом вам и не снять свой фильм?

– Да кто мне даст об этом снимать! – отмахнулся кинорежиссер Кыпс.

– А вам что – все равно, о чем снимать?

– Да. Да! О чем – неважно. Важно – как! Я – кинорежиссер! У меня немеют ноздри, когда я представляю запах пленки! У меня леденеют пальцы, когда я представляю ее атласную поверхность и режущие душу края! Я и это, как вы изволили выразиться, говно снял бы так, что весь мир ахнул бы! Величайшая трагедия двадцатого века проступила бы сквозь этот примитивный сюжет! И они, сволочи, это почувствовали! Они своим подлым нюхом учуяли опасность, которую несет для них настоящий художник!

– Кто они? – спросил я.

– Национал‑патриоты! Поэтому и устроили взрыв!

В этом счастливом заблуждении я и оставил кинорежиссера Марта Кыпса в обществе бутылки «Джонни Уокер, блэк лэйбл» и церкви Нигулисте, созерцание которой смиряет гордыню в пору побед и утешает в невзгодах.

Вернувшись в гостиницу, я поднялся на шестой этаж и постучал в номер доктора Гамберга.

– Доктор, я хотел вас спросить, когда вы закончите лечение...

Док усмехнулся и прервал меня:

– Все в порядке. Проверено, мин нет.

– А были? – спросил я.

– Нет.

– Могут появиться.

– Я слежу. Входи.

Доктор Гамберг посторонился, пропуская меня в свой скромный однокомнатный номер.

– Что за дурацкую легенду тебе сваяли? – спросил я. – Почему доктор Гамберг?

– Я тоже сначала думал, что дурацкая, – ответил он. – Оказалось, нет. По легенде я из поволжских немцев. Репрессированный народ. Эстонцы тоже считают себя пострадавшими от русских. Это обеспечивает мне сочувственное отношение патриотически настроенных чиновников и деловых кругов.

– С твоим‑то немецким?

– Не так уж он и плох. Для русского немца сойдет. А в Германию я ехать не собираюсь.

– Не зарекайся. Не исключено, что придется.

Я выложил ему всю информацию, которая скопилась у меня за последнее время, пересказал содержание разговора с режиссером Кыпсом и задал вопрос, ответ на который мог быть очень важным:

– Можно ли по старым костям определить, был ли человек убит?

– Смотря как был убит.