— Ну что, Ваня, приехали? — прохрипел Беляев. — Детишек выдвинули наперед, сучи лукавые. Ой, чую, гибнем смертью храбрых!

— Думал, тебя, Саньку, чепчиками забросают? — заметил Дымкин.

— Во история! — усмехнулся пересохшими губами Василий. — И мы в ней, как роза, блин, ветров.

«Принимай решение, командир», — сказал Ухов.

И Минин, вытирая лицо от пота, с прищуром приказал:

— Делаем так, родные мои…

От Исторического музея с парадно-торжественной скоростью двигался Т-34. В люке боевой машины находился старик. Он был сед; с пронзительно-васильковым взглядом. Он сверху смотрел на кремлевских курсантов. А те с брусчатки площади — на него. И была мертвая тишина, хотя буйствовал танковый мотор, и в этой тишине был слышен далекий и уверенный марш пока еще невидимых полков.

Купол утреннего неба парил над землей светло и прозрачно.

Непобедимый и непобежденный Т-34 уходил к горбатому Большому Москворецкому мосту. Уходил в светлую синь великой и вечной России. И за ним по небесным полям чеканили шаг солдаты Великой Победы.

Да, у меня будет лишь одно-единственное желание — исполнить свою мечту.

Да, я скуплю на все еще кредитоспособные рубли отечественные лампочки.

Да, я пойду по мартирологическим скверам, улицам, площадям. В надежде, что мертвые проснутся.

Они проснутся и откроются миру широко текущими толпами.

И каждому, мертвому и живому, я отдам право быть самим собой.

И быть может, тогда появится надежда.

И большие куски нашей славы, как и наши души и души наших героев, воспарят в бесконечный, радостно-ослепительный, небесный океан Мироздания… в бесконечный, радостно-ослепительный, небесный океан… в бесконечный, радостно-ослепительный, небесный…