Скрежет железа о железо, невнятный шум борьбы, крик:

— Что, красивая, вечная, пришла глядеть, как я подыхаю?! А я уже издох! Издо-о-о-о-ох! О-о-о! Будьте вы все прокляты!

Лязг металла, после назидательный голос:

— Вот, пожалуйста, я предупреждал: народ у нас невыдержанный… сами понимаете… специфика производства…

— Да-да, спасибо, спаси…

Лента в кассете закончила свою жизнь, и диктофончик с характерным звуком выстрелил клавишу пуска вверх.

Когда первое искусственное космическое тельце преодолело земное притяжение, то мир обрел бессмертие. Почему? Дело в том, что у человечества появилась возможность в катастрофический катаклизм покинуть отработанную территорию и расплодиться по всевозможным планетам и мирам, превращая их тотчас же в цветущий сад.

Правда, пессимисты утверждают, что в иных мирах отсутствует воздух с кислородной начинкой, необходимой для наших изношенных легких. Плохо представляют пессимисты человека — особенно нашего, воспитанного в духе активного гражданина, духовно богатой, нравственно благородной личности. Если такому межгалактическому бойцу выдадут лопату и приказ сажать, но не дышать, то с полной уверенностью можно сказать: приказ Родины будет выполнен.

Моя жена О. Александрова вторую неделю лежит, отвернувшись к стене. Она что-то там увидела. Что?

— Я иду в театр, — говорю. — Меня пригласили для разговора.

Молчание.

— Ты бы поела, — говорю. — Я приготовил суп «Весенний» с фасолью.

Молчание.

— Я пошел, — говорю.

Молчание.

И я ухожу — и вправду иду в театр. Там прочитали мою пьесу «Генеральная репетиция осенью 1937 года». К моему удивлению, меня встречают радостно и приветливо:

— Дорогой! Прочитал! Получил массу впечатления! Заряд впечатлений! Тебя хлопают по плечу, щипают за локоток, толкают в шею. — Но, голубчик, ты пойми правильно: время!

Ты не понимаешь.

Тебе объясняют, что время нынче смутное, непредсказуемое, черт знает, и вообще, старик, зачем ворошить прошлое? Надо жить настоящим. А настоящее какое — созидающее! И нет ли у меня пьески о машинисте тепловоза? Нет? Плохо. Ну, тогда работай-работай.

Я спешу в следующий театр. Меня снова встречают радостно и приветливо:

— Чаю? Пирожные?.. Кушайте-кушайте. Вы бедный драматург. Я знаю, что такое бедный драматург! О-о-о! Бедный драматург!.. Я помню таких бедных драматургов!!! О-о-о!

Ты, давясь пирожным, интересуешься своей работой.

— О-о-о! То, что вы написали, это даже не талантливо! Это бодро, находчиво, смело! Вы смелый человек! О-о-о!.. Но, милый ты мой, славный мой, какое сейчас время! Вы меня понимаете?

Ты не понимаешь. И собираешься уходить, а тебя пытают на пороге:

— Да-да!.. У вас, случайно, нет произведения о машинисте тепловоза, ударнике труда?

Бредешь в следующий театр. А там сидит Белоусова и дымит, как тепловоз, на котором ударно трудится проклятый машинист.

— У меня нет пьесы о машинисте тепловоза! — орешь ты ей, открыв дверь.

— Да-да, — говорит она задумчиво. — Наш паровоз, вперед лети!.. А это хорошая мысль! Своевременная! Надо подсказать режиссерскому составу. Будет в духе времени! — И продолжает чтение очередного бессмертного опуса.