— Батюшки, пустите! да отворяй же, лакей! батюшки, вспотел, измучился!.. Ну, уж город! эк его угораздило!

Разговор, принимавший несколько назидательное направление, вдруг прервался, и взоры всех пассажиров обратились на толстого господина в какой-то странной лилового цвета венгерке, который, пыхтя и кряхтя, влезал боком в карету.

— Ну уж, город! — говорила венгерка, — истинно вам скажу, божеское наказание! я, изволите видеть, здесь по своему делу — так, поверите ли, просто, то есть, измучили, проклятые! душу тянут, вздохнуть не дают! И всё этак — в белых перчатках: на красную, подлец, и смотреть не хочет — за кого, дескать, вы нас принимаете, да правосудие у нас не продажное! а вот, как сто рублев… Эка бестия, эка бестия! поверите ли, даже вспотел весь!

И венгерка снова начала кряхтеть и пыхтеть, со всех сторон обмахиваясь платком, что возбуждало немалую веселость в скромной девушке, и чуть слышные «ги-ги-ги!» снова начали вылетать из-под платка, закрывавшего рот ее.

— Уж вы меня извините, сударыня! — снова начала венгерка, — я, может быть, и стесняю вас своею корпуленцией… Я вам скажу, господа, у нас в семействе престранное дело! матушка-то моя, царство ей небесное! — фамилии Чесоткиных, если изволили слыхать, а батюшка, и мы все по нем, по фамилии Чекалин, имею честь рекомендоваться!.. Так вот-с, тут-то самая штука и есть! вот я, братец Платон Иванович, сестрица Лукерья Ивановна да сестрица Авдотья Ивановна — хорошая была женщина, покойница, и прехлебосолка! — так вот мы все вышли в фамилию Чекалиных — и препотливый народ! то есть, два шага сделал — и уж вспотел! а вот братец Семен Иванович и сестрица Варвара Ивановна — те пошли по фамилии Чесоткиных и не потеют… Истинно вам говорю! честью вас уверяю, не лгу!.. У, вспотел! то есть, просто вспотел, как какая-нибудь каналья!

— То есть, что же вы разумеете под точкой зрения? — прервал портфёль, которого видимо конфузил санфасон лиловой венгерки, — если вы хотите сказать этим то, что французы так удачно называют поэнь де вю, кудёль…

— Знаем мы! пожили мы! и французов видали, да и немцев тоже! — отвечали усы — и потом, наклонясь с таинственным видом и оглядываясь во все стороны, прошептали вполголоса:

— Что-то скажут об этом извозчики… вот что!

Присутствующие вздрогнули; действительно, никому из них до тех пор и в голову не приходило, что-то скажут о том извозчики, а теперь около них, и сзади, и спереди, и по бокам, вдруг заговорили тысячи извозчичьих голосов, кивали тысячи извозчичьих голов, весь мир покрылся сплошною массою воображаемых извозчиков, там и сям прерываемою… опустелыми извозчичьими колодами!

И все вдруг присмирели; только надвинутые брови почли за нужное мимоходом отрыть воображаемым и чрезвычайно тупым заступом ужасно большую глыбу промерзлой земли.

— Да; если иметь такого рода консидерацию, — бледнея, прошептал портфель, — но уж не спасал погрязшее человечество затейливым словом «консидерацию».

— Да уж что тут? — говорили между тем усы еще таинственнее и ударяя себя при этом кулаками в грудь, — уж я знаю, уж вы меня спросите! мне это дело как своя ладонь известно!

И усы действительно показали немелкого разбора голую ладонь и, еще более наклонившись и предварительно оглянувшись на все стороны, вполголоса приговаривали:

— Уж мне это дело ближе известно… я служу там…

— Так вы тоже бюрократ? — спросил портфёль, оправившись от первого ошеломления и как в каменную стену упираясь в слово «бюрократ».

— Да ведь это опять-таки с какой точки зрения посмотреть на предмет! — лаконически отвечали усы.