— Это зачем?

— Да мне больно видеть.

— А что?

— Да она все танцует.

— Не сидеть же ей сложа руки, коли ты не умеешь танцевать.

— Да; да вон видишь ли… этот мальчишка пакостный, видишь, как он ее крепко обнял.

— Если тут обычай такой!

— Да мне это больно.

— Черт знает что такое!

В дверях показалась фигура дядюшки.

— А, Прохор Макарыч! кстати, подите сюда! вот мой приятель скучает — развеселите-ка его.

Дядюшка приблизился.

— Кажется, имел честь, — проговорил он, конфузясь.

— Как же, как же! помните, у окна… еще такая славная погода была!

— Да-с, хорошая, но у меня в деревне…

И снова сконфузился; меня всегда особенно удивляло, как такое огромное тело могло так легко конфузиться.

— Что ж у вас в деревне, Прохор Макарыч?

— Погода бывает лучше-с, — пробормотал он.

— А у вас много деревень?

— Три-с.

— А много вы получаете доходу?

— Пятнадцать тысяч-с.

— Так эдак вы, чай, и шампанское пьете?

— Помилуйте, мне все это наплевать-с…

— Скажите пожалуйста! да вы драгоценный человек! А как вы думаете, не подать ли теперь? Вот и он бы развеселился, да и вы перестали бы конфузиться.

Подали вина; Прохор Макарыч сделался сообщителен и беспрестанно упрашивал Дмитрия пить, по чести уверяя его, что ему наплевать и что мужички его сотню таких бутылок вынесут. Танцы продолжались по-прежнему, с тем только изменением, что народу стало еще больше, затем что прибыли Надя и Катя с своими. Дмитрий стоял со мной в стороне и наблюдал за танцующими. Вдруг он вздрогнул; действительно, взглянув в ту сторону, где танцевала Ольга, я сам видел, как господин Зималь поцеловал ее в губы.

— Пойдем домой, — сказал мне Брусин.

— Вот подожди немного; пусть Ольга познакомит меня с Катей, — отвечал я, будто не подозревая, в чем дело.

— Я не могу здесь быть…

— Ну, так ступай один; разве необходимо нужно, чтоб я шел вместе с тобой!

Я остался еще несколько минут, но после не вытерпел, пошел-таки за ним.

Он сидел в своей комнате и плакал; это меня смутило. Я шел было к нему с наставлениями, и вдруг человек плачет; сами посудите, до выговоров ли тут.

— Послушай, — сказал он мне, — выедем из этого дома.

— Переедем, если уж нечего делать, — отвечал я, — а жалко! квартира такая удобная, да и зима на дворе.

— Я чувствую, что мне нельзя больше здесь оставаться.

— Да переедем, переедем; разумеется, тут нечего рассуждать, если необходимость велит.

На другой же день я нанял квартиру и стал собираться. Брусина с утра уж не было дома. Вдруг вижу, бежит к нам через двор Ольга.

«Ну, опять слезы!» — подумал я.

— Это вы переезжаете? — спросила она дрожащим голосом

— Да.

— То есть, ты выезжаешь, а Дмитрий остается по-прежнему здесь?

— Нет, и он со мною.

Она побледнела.

— А я-то как же? — спросила она, как будто еще не понимая, в чем дело.

Я молчал.

— Так это он меня и оставит! да отвечай же мне, бросить, что ли, он меня хочет?

Но я все-таки не знал, что отвечать; она постояла-постояла, — пошла было к двери, но потом опять воротилась, упала на диван и горько заплакала.