Изменить размер шрифта - +
Она, впрочем, была велика
этому  милому,   коротковатому   человеку,   всегда   аккуратно
подстриженному,  с  умными  и добрыми глазами. Я сейчас не могу
вспомнить его имя и отчество. Кажется, Василий Иванович.
     Он плохо спал накануне отбытия. Почему? Не только  потому,
что утром надо вставать непривычно рано и таким образом брать с
собой  в  сон личико часов, тикающих рядом на столике, а потому
что в ту ночь ни с того, ни с сего ему начало мниться, что  эта
поездка,  навязанная  ему  случайной судьбой в открытом платье,
поездка, на которую он решился так неохотно, принесет ему вдруг
чудное, дрожащее счастье, чем-то схожее и с его детством,  и  с
волнением,  возбуждаемым  в  нем лучшими произведениями русской
поэзии,  и  с  каким-то  когда-то  виденным  во  сне   вечерним
горизонтом,  и  с  тою  чужою  женой,  которую  он  восьмой год
безвыходно любил (но еще полнее и значительнее всего этого).  И
кроме  того  он думал о том, что всякая настоящая хорошая жизнь
должна быть обращением к чему-то, к кому-то.
     Утро поднялось пасмурное, но теплое, парное, с  внутренним
солнцем,  и  было  совсем приятно трястись в трамвае на далекий
вокзал, где был сборный пункт: в  экскурсии,  увы,  участвовало
несколько  персон.  Кто они будут, эти сонные-- как все еще нам
незнакомые-- спутники? У кассы номер шесть, в  семь  утра,  как
было  указано  в  примечании  к билету, он и увидел их (его уже
ждали: минуты на три  он  все-таки  опоздал).  Сразу  выделился
долговязый  блондин  в  тирольском  костюме, загорелый до цвета
петушиного   гребня,   с    огромными,    золотисто-оранжевыми,
волосатыми  коленями  и лакированным носом. Это был снаряженный
обществом вожак, и как  только  новоприбывший  присоединился  к
группе  (состоявшей из четырех женщин и стольких же мужчин), он
ее повел к  запрятанному  за  поездами  поезду,  с  устрашающей
легкостью  неся  на спине свой чудовищный рюкзак и крепко цокая
подкованными  башмаками.  Разместились   в   пустом   вагончике
сугубо-третьего  класса,  и  Василий Иванович, сев в сторонке и
положив в рот мятку, тотчас  раскрыл  томик  Тютчева,  которого
давно  собирался перечесть ("Мы слизь. Реченная есть ложь",-- и
дивное о румяном восклицании); но его попросили отложить книжку
и присоединиться ко всей группе. Пожилой  почтовый  чиновник  в
очках,  со  щетинисто  сизыми  черепом,  подбородком  и верхней
губой, словно он сбрил ради этой поездки какую-то необыкновенно
обильную растительность, тотчас сообщил, что бывал в  России  и
знает немножко по-русски, например, "пацлуй", да так подмигнул,
вспоминая  проказы в Царицыне, что его толстая жена набросала в
воздухе начало  оплеухи  наотмашь.  Вообще  становилось  шумно.
Перекидывались  пудовыми  шутками  четверо,  связанные тем, что
служили  в  одной  и  той  же  строительной  фирме,--   мужчина
постарше,  Шульц,  мужчина помоложе, Шульц тоже, и две девицы с
огромными ртами,  задастые  и  непоседливые.
Быстрый переход