Явен был таким же высоким и гибким, как его сестра Астано и их мать, а вот коренастый, мускулистый Торм больше походил на отца. Во внешности Торма вообще было что-то не то – какая-то кривобокость, что ли. Он вроде бы и не хромал, но при ходьбе как-то странно нырял вперед, приволакивая ноги. И лицо у него тоже было каким-то кривоватым, точно две его половины не совсем подходили друг к другу. Торм отличался внезапными приступами неукротимой ярости; порой это были настоящие припадки, когда он дико кричал, дрался со всеми, точно безумный, рвал на себе одежду и сам себя царапал. Теперь, становясь взрослым, он, похоже, понемногу приходил в себя: детские припадки почти прекратились, а бушевавшая в нем ярость несколько улеглась. Он очень много внимания уделял своей физической форме и в результате постоянных упражнений постепенно превращался в настоящего атлета. Все его помыслы были связаны с армией; он мечтал стать воином и сражаться за Этру. Однако в армию его могли взять в лучшем случае года через два, и он пока решил создать собственный боевой отряд из Хоуби, Тиба и меня. Вот уже несколько месяцев он нещадно муштровал нас, точно солдат на плацу.

Мы устроили тайник под одной из огромных старых сикомор, росших в парке, и прятали там свои деревянные щиты и мечи, а также поножи и шлемы, сделанные из кожи мною и Сэлло под руководством Торма. У самого Торма на шлеме красовался плюмаж из рыжих конских волос, которые Сэл собрала на конюшне и весьма удачно скрепила; по-моему, плюмаж этот был просто великолепен. Маршировали мы обычно на длинной, поросшей травой аллее в глубине парка, под самой городской стеной. Место было весьма уединенное. Я бежал к ним меж деревьями напрямки и еще издали увидел, как они там маршируют. Быстренько надвинув на голову шлем и схватив меч и щит, я, все еще задыхаясь от быстрого бега, встал в строй, и некоторое время мы разучивали повороты и остановки по команде. Затем Торм, наш востроглазый орел-командир, заставил нас стоять по стойке «смирно», а сам принялся бегать вдоль «строя», ругая одного за то, что он криво надел шлем, второго за то, что он стоит недостаточно прямо, третьего за то, что он не туда скосил глаза, и т. п.

– Эх вы, жалкие вояки! – рычал он. – Шпаки проклятые! Разве сможет Этра когда-нибудь победить проклятых вотусанов, если в армию берут такой сброд?

Мы застыли, как изваяния, и, не мигая, смотрели прямо перед собой, исполненные решимости во что бы то ни стало победить «проклятых вотусанов».

– Ну, ладно, – смилостивился наконец Торм. – Значит, так: Тиб и Гэв будут вотусанами, а мы с Хоуби – этранцами. Вы, парни, займете позиции за земляным валом, а мы совершим кавалерийскую атаку.

– Почему-то всегда именно они бывают этранцами, – проворчал Тиб, когда мы бежали с ним к «земляному валу» – заросшей травой дренажной канаве. – Почему нам-то хоть разок нельзя этранцами побыть?

Вопрос был чисто риторический, разумеется; ответа на него не существовало. Мы скатились в канаву и приготовились к бешеной атаке кавалерии Этры.

Отчего-то напали они далеко не сразу, и у нас с Тибом хватило времени, чтобы приготовить вполне приличный запас снарядов: небольших комков твердой, как камень, глины. Когда мы наконец услышали ржание и храп лошадей, то встали и стали яростно отражать атаку с помощью этих снарядов, которые по большей части либо не долетали до цели, либо пролетали мимо. Но один комок, как ни странно, угодил Хоуби прямо в лоб. Не знаю уж, кто его бросил, Тиб или я.