Если для кого-то это звучит чересчур мистически, то он должен вспомнить известное высказывание Гегеля: "Если происходит переворот в царстве представлений, то действительность не выдерживает". Несомненно, действительность, которую в 1871 году создал Бисмарк в Германии, однозначно благоприятствовала Пруссии. Король Пруссии был императором Германии, Пруссия господствовала в бундесрате, назначала рейхсканцлера, избирала большинство членов рейхстага и не только составляла ядро вооруженных сил империи, но и реформировала также и армии других земель Германии по прусской модели. Каждый немец, который исполнял воинскую обязанность, "уходил в Пруссию" — то из народных выражений, в которых проявляется инстинктивное понимание сложных политических связей (сейчас военнообязанный идет "в федерацию" ). В конституционных понятиях империя Бисмарка представляла собой нечто среднее между союзным государством и союзом государств, в котором Пруссия в политическом и в военном смысле однозначно доминировала.

Однако одновременно Бисмарк именно "перевернул царство представлений", не осознавая этого полностью. В представлении немцев Германская Империя была долгожданным национальным государством, и поэтому звучные слова "Кайзер и Рейх" пробуждали старые, глубоко запрятанные представления о всеобщей силе и величии. Во всеобщем немецком сознании Пруссия основанием Германской Империи свою историческую задачу, свою "германскую миссию" выполнила. За это следовало быть ей благодарной, но тем самым она также стала ненужной. У нее больше не было цели существования, в качестве самостоятельного государства она изжила себя и превратилась во всего лишь воспоминание, в славную страницу германской истории, которую отныне можно рассматривать в качестве музейного экспоната или почетного кубка, выставленного в витрине.

И этот переворот в сознании произошел не только в остальной части Германии, но и в самой Пруссии. В конце концов ведь были же пруссаки, по крайней мере большинство из них, немцами, и их немецкое национальное чувство теперь проявилось, когда с основанием империи они получили отправную точку для того, чтобы далеко превзойти в силе и глубине свою давнюю прусскую лояльность к государству. Особенно естественным это было в новых прусских областях западной и северной Германии, которые вошли в состав Пруссии лишь с 1815 или даже только с 1866 года, и не переживали вместе с Пруссией самые великие времена прусской истории. Однако в целом это относилось и к старопрусским областям. Берлин, например, гордился теперь своим новым титулом "Столица Империи". То, что он наряду с этим еще был столицей королевства Пруссия и резиденцией прусского короля, едва ли кто уже принимал во внимание. Да, следует признать, что Мюнхен, Штутгарт и Дрезден — и вместе с ними земли, которые они представляли — сохраняли в новой Германской Империи гораздо больше местных и своеобразных особенностей сознания, чем Берлин и Пруссия.

И это достаточно объяснимо, если немного подумать об этом: жители Пруссии не только были гораздо быстрее и легче готовы к тому, чтобы полностью идентифицировать себя с Империей, "их" империей, и так сказать забыть свою особую государственность — по той причине, что они основали Империю и чувствовали себя настоящими ее представителями.