– Наверно, это Бог предупреждает тебя, что лучше оставаться дома и смотреть телевизор, – заметил другой лейтенант.

– Как тебе не стыдно, несчастный агностик, ты ведь знаешь, что я наконец решил... о‑о, чёрт побери!

– Ещё какие‑нибудь неприятности?

– Дело Паттерсонов. В кейсе были заперты все пули, я забыл вынуть их. Они пропали! Дьюэйн, пропали все пули! Записи эксперта, фотографии, все!

– Прокурор будет в восторге, приятель. Этим ты выпустил братьев Паттерсон на свободу.

Но результат стоил этого, мог сказать, но промолчал лейтенант полиции.

* * *

Стюарт, сидя в своём кабинете в четырех кварталах от полицейского управления, положил телефонную трубку и вздохнул с облегчением. Ему следовало стыдиться этого чувства, разумеется, он знал это, однако на этот раз не мог заставить себя оплакивать бывших клиентов. Стюарт скорбел по системе, из‑за которой они погибли, но не из‑за их смерти. Жизнь Рамона и Хесуса, совершенно очевидно, никому не была на пользу.

Через пятнадцать минут федеральный прокурор сделал заявление, в котором выразил своё возмущение по поводу того, что подследственные, находящиеся в федеральной тюрьме, погибли таким образом и что по этому вопросу соответствующими федеральными властями будет проведено расследование. Он добавил, что надеялся добиться смертного приговора законными методами, но смерть в соответствии с законом резко отличается от смерти от руки неизвестного убийцы. В общем, это было превосходное заявление, успевавшее к полуденным и вечерним новостям, и это радовало Эдварда Давидоффа даже больше, чем смерть пиратов. Проигрыш этого процесса мог положить конец его стремлению занять место в сенате. Теперь всем станет ясно, что справедливость восторжествовала, и его заявление, его лицо будет ассоциироваться с торжеством справедливости. Это было почти так же хорошо, как и успешное окончание процесса со смертным приговором убийцам.

* * *

В комнате присутствовал, разумеется, адвокат братьев Паттерсон. Они никогда не беседовали с полицейскими без своего адвоката – по крайней мере, так он считал.

– Эй, парни, – произнёс Харви, – ко мне никто не приставал, и я не приставал ни к кому. Я слышал звуки потасовки, вот и все. Больше ничего мне неизвестно. Когда слышишь, что кто‑то дерётся, лучше всего даже не смотреть в ту сторону, понимаете? Гораздо лучше ничего не знать.

– Мне кажется, что мои клиенты ничем не могут помочь в проведении вашего расследования, – обратился к детективам адвокат. – А вы исключаете возможность того, что они убили друг друга?

– Мы не знаем этого. Сейчас мы всего лишь расспрашиваем тех, кто находился там в это время.

– Следовательно, насколько я понимаю, вы не собираетесь обвинять моих клиентов в том, что они имеют какое‑то отношение к этому достойному сожаления инциденту?

– В данный момент – нет.

– Очень хорошо, я прошу, чтобы всё это было записано в протоколе. Прошу также записать, что мои клиенты не имеют сведений, относящихся к вашему расследованию. Наконец, прошу записать и это: вы не будете допрашивать моих клиентов иначе, как в моём присутствии.

– Хорошо, сэр.

– Спасибо. Теперь, с вашего разрешения, мне хотелось бы поговорить со своими клиентами наедине.

Беседа адвоката с братьями Паттерсон продолжалась примерно пятнадцать минут, и после неё адвокат узнал, что произошло. Это не значит, что он узнал в юридическом смысле слова или в любом смысле, имеющем отношение к юридической этике, – но всё‑таки узнал. Разумеется, принимая во внимание каноны юридической этики, он не сможет предпринять никаких действий, основывающихся на догадках, не нарушив клятвы служащего суда.