Я не мог дождаться, когда прозвенит последний звонок, чтобы, хлопнув на прощание своей крышкой, броситься бежать по Уайтчапел-роуд к лотку деда.

По субботам, чтобы доставить мне особое удовольствие, дед позволял отправиться с ним ранним утром на рынок в Ковент-Гарден, где он закупал фрукты и овощи, которые позднее перепродавал со своего лотка напротив торговых точек Сэлмона и Дункли, где можно было купить жареную рыбу и картофельные чипсы.

Хотя мне не терпелось покинуть школу раз и навсегда, чтобы присоединиться к деду, я редко пропускал уроки. Если я прогуливал даже час школьных занятий, он не брал меня посмотреть на игру нашей местной футбольной команды «Уэст Хэм» в субботу вечером или, хуже того, не подпускал меня к лотку с самого утра.

— Я бы предпочел, чтобы ты рос похожим на Ребекку Сэлмон, — обычно говорил он. — Эта девчонка далеко пойдет.

— Чем дальше, тем лучше, — обычно отвечал я, но он оставался серьезным и лишь напоминал мне о том, что она всегда была лучшей ученицей по всем предметам.

— Кроме арифметики, — бахвалился я, — где она мне в подметки не годится.

Любую сумму, которую я мог сложить в уме, Ребекке требовалось вычислять на бумаге, иначе она сошла бы с ума.

В отличие от моего отца, который за все годы моей учебы ни разу не побывал в начальной школе на Юбилейной улице, дед обычно появлялся там не менее одного раза в четверть и каждый раз имел разговор с моим учителем мистером Картрайтом, который заявлял деду, что с такими способностями к математике я смог бы стать бухгалтером или в крайнем случае клерком. Он однажды сказал, что смог бы «найти мне место в Сити». В действительности, это было пустой тратой времени, поскольку я хотел только одного — стоять у лотка вместе с дедом. К семи годам до меня дошло, что имя в надписи, начертанной на лотке деда, — «Чарли Трумпер, честный торговец, основавший дело в 1823 году», — было таким же, как у меня. Отца звали Джордж, и он не единожды давал понять, что не имеет намерений продолжать дело деда, поскольку не хочет расставаться со своими дружками по доку.

Я был чрезвычайно доволен его решением и сказал деду, что, когда лоток окончательно перейдет ко мне, нам не придется даже менять название.

Дед лишь тяжело вздохнул и сказал:

— Я не хочу, чтобы ты закончил свою деятельность в Ист-энде, пострел. Ты слишком смышленый, чтобы всю жизнь быть лоточником.

Мне было горько слышать эти слова. Он, казалось, не понимал, что это было все, к чему я стремился.

Занятия в школе тянулись месяц за месяцем, год за годом, в ходе которых Ребекка Сэлмон завоевывала приз за призом на конкурсах по риторике. Эти ежегодные соревнования становились еще хуже от того, что она каждый раз читала один и тот же двадцать третий псалом, стоя на сцене в своем неизменном белом платье, белых носках и черных туфлях. Даже бант в ее длинных черных волосах был белый.

— Мне кажется, что она каждый день надевает новые панталоны, — прошептала мне на ухо маленькая Китти.

— А я ставлю гинею против фартинга, что она все еще девственница, — сказала Сэл.

Я прыснул со смеху, потому что так делали все уличные торговцы на Уайтчапел-роуд, когда слышали это слово, хотя должен признаться, что в то время я не имел никакого понятия о том, что такое девственница.

Дед шикнул на меня и больше не улыбался до тех пор, пока я не вышел за призом по арифметике в виде коробки цветных карандашей, от которых никому не было никакой пользы. Тем не менее это всегда были они или книжка.

Дед хлопал в ладоши так громко, когда я возвращался на свое место, что некоторые из мамаш оборачивались на него с усмешкой, что, в свою очередь, укрепляло его решимость проследить за тем, чтобы я продолжал ходить в школу до четырнадцати лет.