– И все?

. – Знаете, Вася… Насильно мил не будешь. Мы на всех наших свадьбах гуляем, всех в армию провожаем. А от Нельки – ни строчки. Мы же, в конце концов, не виноваты?.. Пусть она будет счастлива. Аллах ей судья.

Обида брала в этой женщине верх. Обида и боль. То и дело слеза набегала на помутневший глаз, и чай в пиале остывал.

– Не обида это, – вдруг сказала она. – Все дети трудные, легких не бывает. И все обижают, раньше срока в гроб отправить норовят. Чем к ним лучше, тем они хуже. Раньше они такими не были – печаль их прибивала к земле. Теперь утверждаются – хватают, благодетелей топчут…

Игорь выпил чай.

– Можно?

– Конечно, извините…

Налил себе еще.

– Устала я. Сегодня с семи утра на рынке. Жить‑то надо?.. Хотя и не знаю, зачем. Если бы государство ко мне так, как я к своим воспитанникам!.. Мне теперь перед ними стыдно. Позавчера один отличник у меня брюссельскую капусту купил. Импортную. Переплатил вдвойне – вроде как на бедность подал. Лучше бы он этого не делал.

– Роза Максимовна, вы Павлу показывали альбом?

– Да.

Она вышла в комнату в полинявших потертых коврах, призванных скрасить изъяны стен и полов.

«Я закину ключи и псов прогоню с крыльца…»

«Врет, – подумал Игорь. – Обстановка в интернате, поди, та еще. Под стать армейской дедовщине. За одиннадцать‑то лет не приручить? Доброе слово и рыси приятно. Вышла замуж… Конечно – откуда же Грошевская иначе? Моряк… Поматросил и бросил. Или – она его? Гены отцов. Не в моряке ли причина интереса Павла?..»

– А как фамилия того моряка, за которого она вышла замуж?

– У меня есть, записано… вот… Грошевский Петр. И она теперь Грошевская. Да ведь не она вас интересует, а убитый друг, да, Вася?.. Ой!..

– Вы показывали Павлу альбом, – напомнил он, пропустив оговорку мимо ушей.

– Вот он. Их класс.

На простой картонной обложке так и было написано: «Наш класс».

Фотографии цветные и черно‑белые, одиночные и групповые…

– Вот она, Нелька.

Девочка, подстриженная «ежиком». Белый фартук, в ручке – полевые цветы, насильно кем‑то сунутые, а взгляд – затравленный, как у волчонка.

– Это – четвертый класс… В пятом – только общие снимки… А вот тут постарше – восьмой…

Формы уж не было. На шее появилась косынка. Волосы отросли.

В девятом она стала блондинкой…

– Это – в восемьдесят восьмом?

– Да.

– То есть восемь лет назад?

– Да.

Игорь улыбнулся и положил на альбом цветную фотографию Грошевской, выходящей из собственного авто.

– Изменилась, правда?

Пожилая женщина взяла с холодильника очки.

Такие же светлые короткие волосы. Все тот же тип лица – широкоскулого, со слегка подтянутыми глазками. И рост, подогнанный за счет каблуков. Косынка красная и там, и тут.

– Ну что вы! Я же знала ее с шести лет.

– Что, Роза Максимовна?

– Это… это не она.

– Вы уверены?

Долгое молчание. Протирка очков. Отход к окошку – к истинному солнечному свету.

– Может быть… конечно… за шесть лет… такой, знаете, возраст… развилась, стала женщиной… конечно… что‑то я не пойму, Вася…

Отлегло, сон пропал.