Некоторое время отец тщетно исследует другие пути.

Я. Они что-нибудь рассказывали о лошади?

Ганс. Да!

Я. А что?

Ганс. Я это забыл.

Я. Может быть, они что-нибудь рассказывали о пипике?

Ганс. О нет!

Я. Там ты уже боялся лошадей?

Ганс. О нет, я совсем не боялся.

Я. Может быть, Берта говорила о том, что лошадь…

Ганс (прерывая). Делает пи-пи? Нет!

10 апреля я продолжаю вчерашний разговор и хочу узнать, что означало «из-за лошади». Ганс не может вспомнить; он знает только, что утром несколько детей стояли перед воротами дома и говорили: «Из-за лошади, из-за лошади». Он сам тоже там был. Когда я становлюсь настойчивее, он заявляет, что дети вовсе не говорили: «Из-за лошади» – и что он неправильно вспомнил.

Я: «Ведь вы часто также бывали в конюшне и, наверное, говорили о лошади?» – «Мы ничего не говорили». – «О чем же вы разговаривали?» – «Ни о чем». – «Вас было так много детей, и вы ни о чем не говорили?» – «Кое о чем мы уже говорили, но не о лошади». – «О чем же?» – «Теперь я этого уже не знаю».

Я оставляю эту тему, потому что сопротивление явно слишком велико, и спрашиваю: «Тебе нравилось играть с Бертой?»

Он. Да, очень нравилось, а с Ольгой – нет; знаешь, что сделала Ольга? Грета там наверху однажды мне подарила бумажный мяч, а Ольга его разорвала. Берта никогда бы не разорвала мяч. С Бертой мне очень нравилось играть.

Я. Ты видел, как выглядит пипика Берты?

Он. Нет, но я видел пипику лошади, потому что я всегда бывал в конюшне и там видел пипику лошади.

Я. И тут тебе стало интересно узнать, как выглядит пипика у Берты и у мамы?

Он. Да.

Я напоминаю ему, что однажды он пожаловался на то, что девочки всегда хотят посмотреть, как он делает пи-пи.

Он. Берта тоже всегда смотрела… (совершенно без обиды, а очень удовлетворенно), часто. В маленьком саду, там, где редиска, я делал пи-пи, а она стояла перед воротами дома и смотрела.

Я. А когда она делала пи-пи, ты смотрел?

Он. Она ходила в клозет.

Я. И тебе было любопытно?

Он. Я же находился внутри клозета, когда она там была.

(Это верно; однажды хозяева рассказали нам об этом, и я вспоминаю, что мы это Гансу запретили.)

Я. Ты ей говорил, что хочешь войти внутрь?

Он. Я сам входил, потому что Берта разрешила. Это ведь не стыдно.

Я. И тебе нравилось видеть пипику?

Он. Да, но я ее не видел.

Я напоминаю ему сон в Гмундене: что за фант у меня в руке и т. д., и спрашиваю: «Ты в Гмундене хотел, чтобы Берта велела тебе сделать пи-пи?»

Он. Я никогда ей этого не говорил.

Я. А почему ты никогда ей этого не говорил?

Он. Потому что я никогда об этом не думал. (Прерывая себя.) Когда я обо всем этом напишу профессору, «глупость» очень скоро пройдет, правда?

Я. Почему ты хотел, чтобы Берта велела тебе сделать пи-пи?

Он. Не знаю. Потому что она смотрела.

Я. Ты думал о том, что она дотронется рукой до пипики?

Он. Да. (Переводя разговор на другую тему.) В Гмундене было очень весело. В маленьком саду, где растет редиска, есть небольшая куча песка, там я играл с лопаткой.

(Это сад, где он всегда делал пи-пи.)

Я. А в Гмундене, когда ты ложился в постель, ты трогал рукой пипику?

Он. Нет, еще нет. В Гмундене я так хорошо спал, что совсем не думал об этом. Только на улице… и теперь я это делал.

Я. А Берта никогда не трогала рукой твоей пипики?

Он. Она этого никогда не делала, потому что я никогда ей об этом не говорил.