Во всяком случае, мы вправе утверждать, что анализы детских неврозов могут претендовать на особенно большой теоретический интерес. Для правильного понимания неврозов у взрослых они дают примерно столько же, сколько детские сны для сновидений взрослых. Дело не в том, что их легче понять или что они беднее элементами; сложность проникновения в душевную жизнь ребенка делает их даже особенно трудной частью работы врача. Но в них отпадает так много более поздних наслоений, что ядро невроза проявляется со всей очевидностью. Как известно, сопротивление результатам психоанализа в нынешней фазе борьбы за психоанализ приняло новые формы. Прежде довольствовались тем, что оспаривали реальность полученных благодаря анализу фактов, для чего лучшим техническим приемом казалось избегание перепроверок. Этот метод, похоже, постепенно себя исчерпывает; теперь идут по иному пути – факты признают, но выводы, которые из них получаются, сводят на нет с помощью новых истолкований и тем самым вновь защищаются от предосудительных новшеств. Изучение детских неврозов доказывает полную несостоятельность этих поверхностных или насильственных попыток новых истолкований. Оно выявляет огромное по важности участие столь охотно отрицаемых сил либидинозного влечения в формировании невроза и позволяет распознать отсутствие несвойственных стремлений к культурным целям, о которых ребенку пока еще ничего не известно и которые поэтому ничего не могут для него значить.

Другая особенность, на которую сообщаемый здесь анализ предлагает обратить внимание, связана с тяжестью заболевания и продолжительностью его лечения. Анализы, за короткий срок приводящие к благоприятному исходу, будут ценны для тщеславия терапевта и покажут врачебное значение психоанализа; для продвижения научного познания они, как правило, несущественны. На них ничему новому не научишься. Они удались так быстро лишь потому, что все, что было необходимо для их проведения, уже было известно. Новое можно узнать только из анализов, обнаруживающих особые трудности, для преодоления которых требуется тогда много времени. Только в этих случаях удается спуститься в самые глубокие и примитивные слои душевного развития и там получить решения проблем более поздних образований. Тогда говоришь себе, что, строго говоря, только тот анализ, который проник так далеко, заслуживает такого названия. Разумеется, один отдельный случай не научит всему, что хотелось бы знать. Правильнее сказать, он мог бы научить всему, если бы только человек был способен все понимать, а не вынуждался бы довольствоваться малым из-за необученности собственного восприятия.

Что касается таких плодотворных трудностей, то описываемый здесь случай болезни не оставляет желать ничего лучшего. Первые годы лечения едва ли принесли изменение. По счастливому стечению обстоятельств, несмотря на все внешние условия, терапевтическую попытку удалось продолжить. Могу легко допустить, что при менее благоприятных условиях через некоторое время лечение было бы прекращено. Относительно позиции врача я могу только сказать, что в таком случае он должен вести себя точно так же «вне времени», как и само бессознательное, если хочет что-то узнать и чего-то достичь. В конечном счете он это осуществляет, если способен отказаться от недальновидного терапевтического честолюбия.