Но очень скоро к этой рационалистической критике присоединились мудрствования и сомнения, которые выдают нам содействие тайных побуждений. Одним из первых вопросов, которые он задал няне, был: имелся ли у Христа зад. Няня ответила, что Он был Богом, но также и человеком. Как человек Он имел и делал все, что и другие люди. Это его совершенно не удовлетворило, но он сумел сам себя утешить, сказав себе, что зад – это всего лишь продолжение ног. Едва ему удалось унять страх, что он вынужден принизить святую особу, как тот разгорелся снова, когда у него возник новый вопрос, испражнялся ли Христос тоже. Он не решился задать этот вопрос благочестивой няне, а сам нашел лазейку, лучше которой она не смогла бы ему подсказать. Раз Христос сделал вино из ничего, то Он мог бы также превратить и пищу в ничто и таким образом избавиться от надобности в дефекации.

Мы приблизимся к пониманию этих умствований, если оттолкнемся от ранее рассмотренной части его сексуального развития. Мы знаем, что его сексуальная жизнь после отказа няни и с ним связанного подавления начинающейся генитальной активности развивалась в направлениях садизма и мазохизма. Он мучил, истязал небольших животных, фантазировал о нанесении ударов лошадям, с другой стороны, о том, как бьют престолонаследника. В садизме он сохранил в силе давнишнюю идентификацию с отцом, в мазохизме избрал его своим сексуальным объектом. Он полностью находился в фазе догенитальной организации, в которой я усматриваю предрасположение к неврозу навязчивости. Благодаря воздействию того сновидения, из-за которого он попал под влияние первичной сцены, он мог бы сделать шаг вперед к генитальной организации и превратить свой мазохизм по отношению к отцу в женственное к нему отношение, в гомосексуальность. Но к такому результату сновидение не привело, оно окончилось страхом. Отношение к отцу, которое от сексуальной цели – быть им телесно наказанным – должно было бы привести к следующей цели – совершить, как женщина, коитус с отцом, – из-за отпора со стороны его нарциссической мужественности было отброшено на еще более примитивную ступень и в результате смещения на замену отца отщепилось в виде страха быть съеденным волком, но этим способом с ним отнюдь не было покончено. Скорее мы сможем воздать должное кажущемуся таким сложным положению вещей только в том случае, если будем придерживаться идеи о сосуществовании трех нацеленных на отца сексуальных стремлений. С тех пор как приснился сон, он был в бессознательном гомосексуален, в неврозе – находился на уровне каннибализма; господствующей же оставалась более ранняя, мазохистская установка. Все три течения имели пассивные сексуальные цели; речь шла об одном и том же объекте, о том же самом сексуальном побуждении, но произошло их расщепление на три разных уровня.

Знание Священной истории предоставило ему теперь возможность сублимировать господствующую мазохистскую установку к отцу. Он стал Христом, что было ему особенно облегчено благодаря общему дню рождения. Тем самым он стал чем-то большим и, кроме того, – чему пока еще не придавалось достаточного значения – мужчиной. В сомнении, может ли Христос иметь зад, просвечивает вытесненная гомосексуальная установка, ибо эти раздумья не могли означать ничего другого, кроме вопроса, может ли отец использовать его как женщину, как мать в первичной сцене. Когда мы подойдем к разрешению других навязчивых идей, мы увидим, что это толкование подтверждается. Вытеснению пассивной гомосексуальности здесь соответствовала неприятная мысль о том, что постыдно связывать святую особу с такими предположениями. Заметно, как он старается оградить свою новую сублимацию от примеси, полученной ею из источников вытесненного. Но сделать это ему не удалось.

Мы еще не понимаем, почему он воспротивился пассивному характеру Христа и жестокому обращению со стороны отца и тем самым начал также отрицать свой прежний мазохистский идеал даже в его сублимированной форме.