— Ладно, думаю, что могу разыскать нескольких в Мексике и Южной Америке. У нас свои собственные каналы связи. И я могу воспользоваться закрытой дипломатической линией моего «отца», чтобы выйти на контакт с Фурье. Этот Лампи у тебя с собой, я полагаю?

Кристиан какое-то время посидел в угрюмой неподвижности. Потом сказал:

— Я могу только предложить — и это весьма скользкая догадка, — чтобы вы двое позволили захватить себя.

Мужчина вздохнул. Он вполне этого ожидал.

Нэйсмит осторожно повел флаер вниз как раз тогда, когда первый холодный свет восхода прокрался на небо. Он облетел на бреющем полете узкий уступ, где должен был приземлиться, развернулся и выпустил шасси. Когда оно коснулось поверхности, контакт был жестким, резким, так что зубы лязгнули. Он вырубил мотор и наступила тишина.

Если Дженни была настороже, то она сейчас держит его на мушке. Он открыл дверь и громко крикнул:

— Крокодилы зеленеют в Ирландии.

Потом шагнул наружу и огляделся.

Горы маячили неясными тенями. Рассвет лежал на их пиках, словно лепестки роз. Воздух был свеж и морозен, напоенный густым ароматом сосен, под ногами была роса, вспугнутые птицы кричали в небе. Далеко внизу под ним грохотала и бурлила река.

Розенберг одеревенело выкарабкался за ним и прислонился к флаеру. Земная гравитация изматывала его мускулы, он замерз, проголодался и жестоко устал, а эти люди, призраки его юности, не говорили ему, что это за тьма лежала над миром. Он вспомнил тонкий, горький марсианский восход, мрачную пустыню, пробуждающуюся к жизни моросью, и единственную скалу, выгравированную на фоне пустоты. Тоска по дому жила в нем постоянной болью.

Вот только — не помнил он, что Земля может быть такой прекрасной.

— Мартин! О, Мартин!

По тропе спускалась женщина, скользя на мокрой хвое. Ее черные, как вороново крыло, волосы облаком окружали храбро поднятую голову, а в глазах ее был свет, уже забытый Розенбергом.

— О, дорогой мой, ты вернулся!

Нэйсмит прижал ее к себе, жадно целуя. Еще одна минута, одна маленькая минута, прежде чем появится Лампи, разве это слишком много?

У него не было возможности оставить финна где-нибудь раньше. В Америке не было надежных укрытий, теперь, когда их разыскивали безопасники. Позднее могло не найтись надежного места встречи, а Лампи мог понадобиться. Ему пришлось приехать с ними.

Разумеется, финн мог остаться в маске и молчать все время, что он был в коттедже. Но Розенберга пришлось бы оставить там, это было лучшим укрытием для него. Старатель сохранит в секрете тот факт, что его доставили сюда двое идентичных мужчин, тут ему можно было доверять — а может быть, и нет. Он был проницателен; разговоры Дженни навели бы его на какие-нибудь подозрения об истинном положении вещей, и он легко мог бы решить, что она стала жертвой подлого трюка, и что следует предоставить ей факты. Потом могло случиться все, что угодно.

О, с некоторыми предосторожностями Нэйсмит мог бы, вероятно, еще какое-то время скрывать от девушки свою истинную природу. Розенберг вполне мог бы держать рот на замке по его просьбе. Но больше не было никакого смысла в сокрытии от нее фактов — она не будет захвачена бандой прежде, чем они захватят самого ооновца. В любом случае, следовало ей рассказать, раньше или позже. Мужчина, которого она считала своим мужем, возможно, собирался на смерть, и ей, пожалуй, было бы лучше особо не думать о нем и не испытывать никаких страхов и никаких сожалений на его счет. Хватит с нее одной смерти.

Он положил ладони на ее тонкие плечи и чуть отодвинулся назад, глядя ей в глаза. Его собственные глаза сощурились. Как это должно быть ей знакомо. Они были неестественно яркими в сиянии рассвета.