Денег было сто фунтов банкнотами и еще какие‑то монеты. Ив вложила их в Лизину ладонь и накрыла ее пальцами, несомненно думая при этом, что дочка никогда еще не прикасалась к деньгам, не зная, что однажды той уже представился такой случай, когда она нашла железную шкатулку.

Мелочь предназначалась для автобуса, точная сумма. Что ей надо сказать водителю? Как она должна спросить? Ив принялась объяснять. Она села рядом с Лизой и прошлась по всем написанным ею инструкциям.

– А что будет с тобой? – спросила Лиза.

– Возможно, ничего, и тогда ты сможешь вернуться, и все будет так, как раньше. Но мы должны подготовиться к худшему, на случай, если меня арестуют и мне придется предстать перед мировым судьей и затем… и затем перед более важным судом. Даже тогда мне ничего страшного не грозит, может, только год или два. Ничего похожего на то, что обычно пишут о таких делах, ничего похожего… – даже сейчас ей удавалось ободрить Лизу, пошутить, – на исторические романы. Никаких пыток, Лиззи, никаких подземных казематов, никакого пожизненного заключения в темнице. Но нам надо справиться с этим, это, вероятно, продлится… какое‑то время.

– Ты не научила меня справляться с чем бы то ни было, – возразила Лиза.

Слова ее поразили Ив как пощечина. Она вздрогнула, хотя Лиза говорила ласково, говорила в отчаянии.

– Знаю. Я хотела как лучше. Я никогда не думала, что до такого дойдет.

– Что же ты думала? – спросила Лиза, но не дождалась ответа. Она пошла наверх, в свою комнату. Ив пришла пожелать ей доброй ночи.

Она была веселой, как будто ничего не случилось. Она улыбалась и казалась совершенно спокойной. Эта смена настроения напугала Лизу еще больше. Она подумала, что Ив, наверное, сразу заснет и будет спать крепко. Ив поцеловала ее на ночь и напомнила, что уехать надо рано утром, взять с собой немного вещей, не стараться набрать побольше, у Хетер шкафы ломятся от одежды. Лучезарно улыбаясь, Ив сказала, что хоть это звучит ужасно, но она, как ни странно, почувствовала себя наконец свободной.

– Худшее случилось, понимаешь, Лиззи, для меня это скорее освобождение.

До того как мать вышла из комнаты, Лиза успела заметить, что в ушах у нее золотые серьги Бруно.

Лиза вообще не собиралась спать, но она была молода, и сон сморил ее. Ее разбудил шум поезда. Она села в темноте, сразу поняв, что это был сон. Поезд не ходил по долине много лет, железнодорожное сообщение прекратилось, когда она была ребенком. Без шума поездов тишина стала еще глубже.

Страх вернулся раньше воспоминания о том, чего следует бояться. Неясный, необъяснимый ужас принял угрожающие размеры, громадное черное облако распалось на составляющие элементы ее страха: прежде всего, отъезд, автобус – а что, если он не придет? – страшный поезд, в ее представлении в сотни раз превышающий размер поезда, ходившего по долине, с его игрушечным двигателем, Хетер, которую она запомнила как высокую, чужую, холодную женщину, хранительницу множества тайн, которыми, прикрыв рот рукой, она шепотом делилась с Ив.

За всеми этими переживаниями Лиза забыла о Шоне. Как дать знать Шону? Под тяжким грузом смятения и отчаяния она снова бросилась на постель и лежала, зарывшись лицом в подушку и зажав уши. Но пение птиц не позволило ей лежать спокойно. Птичий щебет был здесь единственным звуком с утра и до самого вечера. Рассветный хор прорвался свистящим призывом, потом раздалась одиночная трель, и вскоре сотни птиц запели на сотнях деревьев.

На этот раз Лиза села, окончательно проснувшись. В сторожке царила тишина. За окном все, кроме птиц, казалось, погрузилось в безмолвие, так как ветер утих. Занавески на окне обычно были раздвинуты, так как единственные огни, свет которых был виден из ее окна, были огни Шроува. Она встала в кровати на колени, облокотившись на подоконник.