А рассвирепевшая толпа продолжала штурмовать дом. Не обращая внимания на разбегающихся домашних и челядь, мужики выволакивали на улицу отчаянно голосящего хозяина, умоляющего разбушевавшихся о пощаде.

– Кончай разбой! – На пути толпы возникли два десятка ратных дел мастеров с мечами наголо. И как бы ни были разъярены смерды, но и они, остановившись, принялись отчаянно креститься, не отпуская все же изрядно побитого Никиту. – Зачинщик кто? – тяжелым взглядом обводя притихших мужиков, спросил рыжий. Толпа пришла в движение и, чуть погудев, вышвырнула к ногам дружинника того самого горемыку. – Как такое возможно? – наступив тому на руку и не давая подняться на ноги, поинтересовался здоровяк.

– Шельма, пшеницу втридорога уторговывает!

– Поперву за бесценок брал, а теперь со свету сживает!

– Жрать нечего, а он – в грех!

– Брехня! – отчаянно взвизгнул Никита, снизу вверх глядя на детину. – Почто беру, по то и отдаю!

– Наказ Дмитрия Ивановича: сколько есть, пшеницу токмо княжьим людям продать. Утаил значит? – насупившись, отвечал тот.

– Христом Богом молю, – сообразив, что попался, заверещал торгаш.

– Провиантом, кроме как монастырям или людям княжьим, торговать запрет был; скажешь, не ведал?! – подняв меч, грозно прикрикнул муж.

– Прости, бес попутал! – взвизгнул тот, отчаянно прикрываясь свободной рукой.

– По дереву мастеровой кто? – не обращая внимания на ревущего Никиту, поинтересовался рыжий. Из толпы неуверенно вышел щуплый мужичонка преклонного возраста.

– Шельма он, – уткнувшись в землю, отвечал тот. – Алчности грех на душу взял, да Бог прощать велел. И так страху натерпелся небось. Ты бы отпустил.

– Не твоя забота! – оборвал мастерового человек Дмитрия Донского. – Грамоте обучен?

– Ему своего греха на душу – вдоволь. Грешного накажешь, так и свой грех и его на свою душу посадишь, – словно и не услышав вопроса, продолжал бубнить старик.

– Отвечай, коли вопрошают! – потеряв терпение, прорычал рыжий.

– Не обучен, – замотал головой тот.

– Поди! – прогнал старикана муж. – Этого, – кивнул он на обливающегося слезами торгаша, – и тех, кто баб лапать полез, – на висельню. Огонь гасите, да припасы – в Москву. Там нехай раздают всем, кому потребно.

Мужики, погудев, разбрелись выполнять наказы княжьего человека.

– А ты стой, – выискав глазами того самого старика-мастерового, детина, схватив, ловко подтащил его к себе. – Висельню сладишь. Сразумел?! Не сразумел если, – не дождавшись ответа, прорычал грозный муж, – самому башку – долой! – подтащив обмякшего, как кукла, старика, проревел дружинник. В ответ мужик лишь мотнул головой, и уже совсем скоро на закрепленной между жердинами ворот перекладине разъяренные холопы повесили хозяина дома с разбушевавшимися в запале лиходеями.

– Шельмы, – сплюнув, покосился на них рыжий. – А ну, цыц! – замахнувшись на воющих рядом женщин, прикрикнул он. – Ведомо же, что против воли княжьей пошел, так и чего теперь глотки рвете! Поехали, – убедившись, что все кончено, подытожил Милован. – Князь ждет.

Перекрестившись, Николай Сергеевич со своими спутниками направился дальше.

Кроме того, понимая, что Матрена скоро уйдет к Миловану, пенсионер нанял еще дворовых, целью которых было поддержание дома и хозяйства. Ладные, рукастые, покладистые.