Мне потребовалось минуты две, чтобы найти в себе силы заговорить.

— Мне нужно на минутку отлучиться, — наконец сказала я. — Куда здесь… можно пойти?

— В мою комнату, — предложил он. — Вторая дверь налево. Там, конечно, жуткий бардак, но…

Я встала и вышла из-за стола.

(глава одиннадцатая)

Стюарт не шутил. В его комнате царил хаос. Она была полной противоположностью комнаты Ноя. Единственной вещью, которая стояла на своем месте, была фотография в рамочке на комоде — та самая, что я видела у него в кошельке. Я подошла и взглянула на нее. Хлоя была восхитительна, без шуток. Длинные темно-коричневые волосы. Ресницы, которыми можно было пол подметать. Широкая лучезарная улыбка, естественный загар, россыпь веснушек. Настоящая красотка.

Я села на незаправленную кровать и попыталась думать, но голова гудела слишком сильно. Внизу звучала музыка: Стюарт играл рождественские песни, играл хорошо, выразительно, с душой. Он легко мог бы устроиться пианистом в отель или в ресторан. Наверное, и куда-нибудь получше, но я, если честно, видела пианистов только в ресторанах и отелях. За окном отряхивались от снега две маленькие птички, приютившиеся рядом на ветке.

На полу лежал телефон. Я взяла его и набрала номер. В голосе Ноя, когда он ответил, прозвучала едва заметная нотка раздражения:

— Привет! Как дела? Мы собирались идти и…

— В последние двадцать четыре часа, — прервала его я, — моих родителей арестовали. Меня заставили сесть в поезд, который застрял из-за метели. Я прошла много миль по снегу с полиэтиленовым пакетом на голове. Я провалилась под лед, а теперь застряла в странном городе с незнакомыми людьми. И ты не можешь со мной поговорить… почему? Потому что сейчас Рождество?

Это заставило его замолчать. Я не этого хотела, но все же обрадовалась тому, что его пристыдила.

— Ты все еще хочешь со мной встречаться? — спросила я. — Скажи честно, Ной.

На другом конце провода повисла долгая пауза. Слишком долгая, чтобы можно было ждать ответа: «Да. Ты любовь всей моей жизни».

— Ли, — сказал Ной хрипло и напряженно. — Сейчас нам лучше об этом не говорить.

— Почему? — спросила я.

— Потому что сегодня Рождество.

— Разве это не лишний повод поговорить?

— Ты же знаешь наши семейные традиции.

— Что ж, — сказала я, удивившись злобе в собственном голосе. — Ты должен со мной поговорить, потому что нам нужно расстаться.

Мне самой не верилось в то, что я это сказала.

Слова возникли откуда-то из глубины, из какой-то кладовки внутри меня, о существовании которой я даже не подозревала.

Снова повисла долгая тишина.

— Ясно, — сказал он.

Я не могу утверждать точно, что послышалось тогда в его голосе. Может быть, грусть. А может, облегчение.

Он не стал просить меня взять свои слова обратно. Не прослезился. Он вообще ничего не сделал.

— Ну? — спросила я.

— Что «ну»?

— И ты даже ничего не скажешь?

— Я давно об этом догадывался, — сказал он. — И думал об этом. Если ты этого хочешь, то, наверное, это к лучшему, и…

— С Рождеством, — сказала я. И повесила трубку. Моя рука тряслась. Да и все тело тоже.

Я села на кровать Стюарта и обхватила себя руками.