– Вот и прекрасно. Будет лучше, если она проснётся уже в нашем мире. Там медицина, там все.

Снежка задумалась.

– Нет, – тряхнула она головой. – Ей надо проститься с родиной.

– Зачем? Лишние хлопоты.

– Затем… Да как же без этого!

– Слушай, ты стала сентиментальной. – Прямо по курсу маячила гора, я скорректировал полет.

– Возможно. – Она вздрогнула. – Как мало мы ценили некоторые вещи! Например, подушку.

– Подушку?

– Да, они подкладывали под голову чурбан.

– Понятно. Идём на посадку.

– Зачем?

– Человек глупо устроен: что бы и в каких мирах он ни делал, без куска хлеба ему не обойтись. Кто‑то, помнится, хотел есть.

– Нас ждут.

– Подождут. Ты отдохнула? Я нет.

– Не притворяйся, это ты делаешь для меня.

– Только отчасти. Тебе это не нравится?

– Нравится. Очень! Во мне сидит такой маленький человечек, которому очень хочется, чтобы его опекали и нежили. Боюсь, что за это время он очень подрос. И потому! Когда мы окончательно придём в себя, я попробую расколдовать Эю. Наперекор этому, которому лишь бы добраться до подушки.

– Не геройствуй, – сказал я. – Мало тебе?

– А тебе?

– Ох, Снежка… Ладно, решили.

Я снизился к мелькнувшему в просвете теней ручью. Под днищем машины зашуршала галька. Мы вышли. На перекатах билась и клокотала вода, чёрная у наших ног, переливчатая там, где, дробясь, падал лунный свет. В темноте заводей белела круговерть пены. Траву осыпала роса, каждый вдох был здесь блаженством. Умывшись ледяной водой, мы принялись за еду. Это тоже было блаженством. Огромной доисторической черепахой рядом чернел хроноскаф. Все пережитое отпускало, как кошмар, я боялся нечаянным словом спугнуть это мгновение, когда рука в молчании касается руки, каждое движение полно невысказанного смысла, и под доверчивый говор ручья у ног венком сплетаются резные тени ветвей.

– Хорошо‑то как… – прикрыв глаза, проговорила Снежка.

Я кивнул.

– Мне кажется, я сплю наяву. – Её рука неуверенно погладила шершавый береговой валун. – Сейчас проснусь, будет дымная хижина, старуха с жёлтыми глазами болотной неясыти…

– Какая ещё старуха?

– Не важно. Была и нет. – Снежка вздохнула. – Знаешь, за что меня чуть не растерзали в первый же день? Не с той руки зашла к очагу. Надо справа или прямо от двери, а кто подходит иначе, тот накликает беду. Смешно! Все всё знают с малолетства – и довольны. Ты не представляешь, как там регламентирован каждый шаг и каждый поступок.

– Роботы, – буркнул я. – Я это понял, когда из Эй вынули душу. Роботы!

– Не смей их так называть! – Снежка дёрнулась, как от удара. – Не смей! Ты их совсем не знаешь, они всякие – и люди. Иначе как бы сами возникли?

– Согласен, согласен! – Я поднял руки. – Эя славная девочка, разумеется, не одна она такая. Конечно, они не хуже нас, просто другие.

– Другие? – Снежка медленно покачала головой. – Тебе известно, что Эя талантливая художница?

– Эя?

– Да, Эя. Её резные, из камня и кости, фигурки могли бы украсить музей. Мы оба бездари перед ней.

– Вот не подозревал…

– Мог бы её расспросить.

– Знаешь, как‑то в голову не пришло… Не о том была забота.

– Понимаю. Мы знаем только то, что хотим знать…

– “День ежа”, – вырвалось у меня.