Или, может, «эстетические соображения» будут точнее «артистических устремлений»? Гедер потер глаза. Час поздний. Завтра опять тот же марш к югу, целый день в седле, и послезавтра тоже… До границы не меньше недели пути, потом день-другой выбирать поле для битвы, еще день на разгром местной армии — и лишь тогда будет удобная постель, привычная еда и не воняющее бурдючной кожей вино. Если он доживет.

Отложив книгу, Гедер расчесал на ночь волосы — не обнаружив, к счастью, ни одной вши, — умылся, потом зашнуровал безрукавку и вышел на сон грядущий к отхожему месту. Сразу за палаткой, свернувшись калачиком, по обыкновению дартинов, спал оруженосец (тоже доставшийся в наследство от отца), глаза под закрытыми веками тускло светились красным. Дальше, в открытом поле, расположился армейский лагерь, похожий отсюда на многолюдный город.

По ближним холмам мерцали огоньки костров, пахло вареной чечевицей. Вокруг повозок, собранных в середине лагеря, ютились по загончикам мулы, лошади и рабы. Холодный северный ветер не предвещал дождя, на чистом небе висел тонкий месяц — жалкое подобие светила, так что путь до уборной Гедеру пришлось выбирать чуть ли не ощупью.

Книга не шла из головы, отчаянно хотелось хоть с кем-то ее обсудить, но абстрактные теоретизирования никогда не считались мужским делом. Поэзия, верховая езда, стрельба из лука, фехтование — сколько угодно. Даже история, если рассуждать о ней в подобающих выражениях. Однако умозрительные трактаты — запретное удовольствие, и лучше держать его в тайне: насмешек ему и так хватает. «Эстетические соображения»… или нет? Неужто этот автор-цинна и впрямь считает, что утопленцы созданы лишь для украшения берегов?..

В пустой уборной (полотняный навес, две доски над отверстием) витал, помимо обычной вони, какой-то сладковатый запах, однако Гедер, погруженный мыслями в красоты книги, не успел ничего сообразить, и, лишь стянув штаны и усевшись со вздохом на дощатый настил, он запоздало встрепенулся: с чего бы уборной пахнуть опилками?

Настил подался под весом тела, и Гедер, с воплем опрокинувшись назад, полетел в зловонную яму. Доска, ударившись об стену, отскочила и стукнула его в плечо, от падения перехватило дух. Оглушенный, он лежал в вонючей темноте, чувствуя, как куртка и штаны напитываются холодной жижей.

Вдруг сверху раздался хохот, тут же хлынул свет.

Четыре светильника реяли высоко над головами, оставляя лица в тени капюшонов, но видеть пришедших не было нужды — Гедер узнал голоса. Так называемые друзья и собратья по оружию: сын барона Остерлингских Урочищ Джорей Каллиам, сэр Госпей Аллинтот, с ними секретарь верховного маршала Содай Карвеналлен и, что хуже, предводитель отряда сэр Алан Клинн, капитан, непосредственный начальник Гедера — тот самый, кому Гедер адресовал бы рапорт о недозволительном поведении соратников.

Гедер выпрямился, плечи и голова теперь торчали над ямой. Четверка друзей заходилась от хохота.

— Очень смешно, — буркнул Гедер, протягивая им измазанные дерьмом руки. — Вытаскивайте теперь.

Джорей подхватил его под локоть и извлек из ямы, не побоявшись — надо отдать ему должное — перепачкаться жижей, в которой по милости друзей выкупался юноша.