…Нет, Сережа вовсе не идеализирует друга. Рем, например, где бы и надо разозлиться — не умеет.

В классе первое время сторонился ребят. Правда, признался почему: «Меня в Костроме вечером окружили семеро… много старше… Я сопротивлялся… Они повалили на землю и топтали просто так. С тех пор я иногда думаю: может быть, плохих людей на свете больше, чем хороших?»

Но ведь думать так неверно, даже если и столкнулся с негодяями. Сережа сказал ему об этом и добавил:

— Хотя мое мнение, вероятно, для тебя неважно.

Но Рем ответил серьезно:

— Нет, очень важно.

На днях они поссорились и несколько часов не разговаривали.

Все ребята класса ушли с урока черчения в знак протеста против больших заданий. А Ремир остался сидеть в классе. Один. Сережа запальчиво крикнул: «Это штрейкбрехерство!» Бакалдин спокойно ответил: «Нет — самостоятельность». Сережа наговорил, как он сейчас понимает, много ненужного. Рем же только сказал: «Грубость и вспыльчивость еще не доказывают правоту». Но скоро они помирились.

Позже, когда на общешкольном открытом комсомольском собрании поступок класса был строго осужден, Сережа подумал: «Все же Ремир принципиальнее меня».

С Ремиром всегда интересно: можно доспорить о том, какая разница между великим и знаменитым человеком, о том, кто выше как музыкант — Бетховен или Моцарт. И особенно доверительно поговорить о жизни.

Отец считает, и Сережа полностью с ним согласен, что жадность, расчетливость — отвратительные пороки. Дарить имениннику, например, надо то, с чем тебе особенно трудно расстаться. Потому Сережа и подарил в день рождения Рему свою любимую готовальню.

А Рем говорит, что расчетливость может быть и разумной, полезной.

Деликатно зазвонил звонок. Сережа побежал открывать дверь. Ремир, раскрасневшийся, необычайно оживленный, с порога сообщил:

— Я только что вычитал, что Чехов не ладил с математикой…

Сережа придал лицу серьезное выражение, голосом Хапона назидательно, с апломбом сказал:

— Какая прэлэсть! Ты знаешь — это подбадривает!

Они расхохотались. Сережа смеялся до тех пор, пока не стал икать. Потом, усевшись на диван, повели свой обычный разговор, то и дело перескакивая с темы на тему, торопясь высказаться. Даже не услышали, когда возвратилась Раиса Ивановна, потому что, как тетерева, глохли во время споров. Перебивая друг друга, вскакивали, бегали по комнате, останавливались. Доносились обрывки фраз:

— Элементы материализма…

— Во Франции бастуют десять миллионов…

— На пороге ренегатства…

— Пушкин о любовных похождениях архимандрита Фотия…

«О боги, что за окрошка!» — подивилась Раиса Ивановна.

Потом в наступившей тишине раздался голос Ремира.

— Тебе Варя, как девушка, нравится? — спросил он.

— Конечно, — сразу же ответил Сережа. — А почему ты спрашиваешь?

— Да, просто так… — уклончиво ответил Ремир.

— В женщине очень важна верность, — проницательно заметил Сережа.

— А в мужчине? — насмешливо спросил Ремир.

Сережа смутился:

— Допустим. Ты знаешь, когда Передереев начинает пакостно говорить о девочках, я готов ударить его по слюнявым губам.

— Да, циников я тоже не люблю. Папа говорит: «Женщина — лучшее творение природы, ее надо оберегать от хамов». Я думаю, что даже у Передереева цинизм напускной.