Слишком долго!

А теперь этот олух (по-другому и не назовешь) стоял на расстоянии в несколько шагов и, стараясь не выдать испуга, смотрел, как Алеста расстегивает пуговицы на платье. И выглядел он при этом, как неспособная сходить по-большому сова, – волосы взъерошенные, глаза круглые, рот распахнут. Свет не зажигали, но она и без того видела, что Нилу страшно. Вместо того чтобы рассматривать ее с вожделением, он едва не выдавливал спиной дверь. Кажется, его мысли грохотали в воздухе: «А что, если войдет Ванесса Терентьевна? А что будет, если она узнает?»

Аля злилась.

Ее руки тянут вниз бюстгальтер, а придурошный садовник думал вовсе не о ее груди, а о себе! Что с ним будет, что с ним будет!

А как же ее чувства?

«Спокойно, у тебя еще нет чувств, у него тоже. Их надо пробудить».

И все равно раздеваться самостоятельно было унизительно; Аля сжала зубы и расстегнула застежку бюстгальтера. Стянула кружево, положила его рядом, закинула ноги на узкую лежанку, подвинулась к стене. Не удержалась, грубо спросила:

– Так и будешь там стоять?

– Я…

С тех пор как она вошла, он только и делал, что односложно мычал: «Я… мы… мы не должны… а вы уверены?»

– Вы точно… возьмете на себя ответственность?

– Возьму, – сквозь зубы прошипели с кровати.

«Спокойно, Аля, спокойно…»

Наверное, поначалу бывает всякое – ему нужно расслабиться, отвлечься, а дальше все пойдет, как по маслу. Должно пойти. Они оба возбудятся, тяжело задышат, начнут липнуть друг к другу – черт, как Хельга это делает? Ей не противно?

– Ну?

Нил медленно приблизился и выглядел он при этом, как приговоренный к расстрелу.

– Послушай, если не хочешь…

Раздражение перевалило за отметку «слишком сильное».

Они шептались, как два школьника – эмоционально, порывисто, зло.

– Я… Хочу…

– Тогда долго я тут буду одна лежать?

Он, наконец, сел рядом – прямой, как доска, напряженный.

– Я… раньше…

– Что?

– Я… не был с женщиной.

– Я тоже не была, – Аля фыркнула. – Ни с женщиной, ни с мужчиной.

– Что я… что мне делать?

В блеклом лунном свете, сочившемся сквозь маленькое занавешенное окно, Нил выглядел растерянным, испуганным насмерть – возбуждения это не добавляло. Алеста силилась видеть его мужественным, красивым, решительным, но… получалось слабо. В сарае пахло несвежей постелью и мужским потом.

– Коснись меня.

В ее сторону протянулась дрожащая ладонь, легла на плечо. Она показалась ей теплой и липкой, как перележавшая на солнце медуза.

– Груди.

Ладонь послушно переместилась на грудь – зависла над ней сверху, медленно припечаталась.

– Ну…

– Что «ну»?

– Потрогай ее.

– Я трогаю…

Хотелось рычать.

«Помассируй, погладь, поводи кругами… Пососи, в конце концов!»

То ли от недовольного блеска ее глаз, то ли от пыхтения, партнер на секунду очнулся – сжал пальцы, попробовал грудь на ощупь, потрогал сосок.

Аля закрыла глаза и попыталась расслабиться – ну, где же оно, хваленое возбуждение? Где ее собственное тяжелое дыхание, где страсть, где… все?

– Ляг рядом. Обними меня.

Нил подчинился.

– Поцелуй.

Когда его лицо приблизилось, и сухие губы ткнулись в щеку, она не выдержала:

– Вас что, ничему не учат?

– Чему… не учат?

– Как быть с женщинами?

– Нет.