— Души — вкусно, — подтвердил тот.

Я бил, разбивал головы, отрывал крылья и хвосты, кромсал туловища, продвигаясь в Лимб. Я хотел стать эдакой преградой, чтобы больше ни одна тварь не проникла в пансион Пирогова. И я снова бил, размазывая желтоватую кровь по своим рукам. Но противников было без счёта. Что-то надо было сделать. Придумать какую-то одно действенное заклинание, которое раз и навсегда успокоило этих тварей. И я задумался.

Практически сразу в памяти всплыло, как подействовало заклинание Бориса. «Упокойся». Хм, ну это сработало на одну особь. А как на всех-то его масштабировать?

И тут я почувствовал что-то внутри себя. Нечто такое, что, казалось бы, всегда было частью моей натуры, но проявилось только сейчас. Это очень сложно объяснить. Но так случается, когда доходишь до решения какой-то сложной задачи, и оно всплывает на поверхность. Это всегда «Эврика!» и «Бинго!», но потом ты понять не можешь, как не додумался до этого раньше. Так же было со мной и сейчас.

Дело в том, что я мог управлять будущим этих созданий. Да-да, мне не нужна была некромантия, чтобы всех их превратить в пыль. Мне достаточно было быть собой. Быть повелителем фатума.

— Ваш путь окончен, — скомандовал я.

И оказался в полной тишине. Больше никто не вопил, не хлопал крыльями, не пытался выколоть мне глаза, вообще ничего не происходило. Лимб вновь стал тем же, что был мне привычен. Где-то в отдалении слышались чьи-то вопли, но я уже настолько сроднился с ними, что не обращал внимания.

Вернувшись в кабинет Пирогова, я застал занятную картину. Вероника долбила бокалом из-под виски полудохлую тварь по голове, а Пирогов пытался оттащить её для того, чтобы Борис или Воронцов упокоили последнюю особь.

«Странно, — подумал я. — Получается, я отправил в небытие только тварей внутри Лимба, а в других мирах, откуда бы не прилетели, они остались».

Впрочем, на данный момент меня это не должно было волновать. У нас была целая масса проблем, требовавших нашего вмешательства.

И пока Пирогов взирал на то, что осталось от его кабинета, Воронцов поспешил к телефону. А тот, словно только того и ждал, начал звонить буквально за секунду до того, как рука изобретателя коснулась трубки.

Владимир Юрьевич недрогнувшими пальцами взял трубку и приложил её к уху.

— Пансионат графа Пирогова, вас слушают, — проговорил он весьма вальяжным голосом, словно пародировал зазнавшуюся прислугу, какой, кстати, у Алексея Сергеевича я не встречал. — Слушаю, — внезапно он вытянулся в струнку и только что каблуками не щёлкнул. — Сию секунду, ваше высочество, — затем он зажал микрофон рукой и посмотрел на Веронику. — Юрьевский тебя. Срочно!

Сестра приложила ладонь ко рту, а затем пронеслась через весь кабинет к телефону, чуть ли не выхватила трубку у Воронцова из руки и приложила её к уху.

— Да, дорогой, я тут. Что? — она была настолько взволнована, что не слышала тех слов, которые он ей говорил. — Ах, да, со мной всё хорошо, спасибо. Да нет, боги как раз не причём, это всё Алексей Сергеевич и его золотые руки, — после каждой своей фразы она ненадолго затихала, слушая собеседника, а затем снова говорила в трубку. — Что делаю в кабинете? Да нас тут много… играем, чтобы скучно не было. Встретимся? Конечно, дорогой, я так соскучилась. Что-что, прости? Как это? Хорошо, давай встретимся, я приеду… Что? Тут, в пансионате? Хорошо, буду ждать, дорогой. Всё, до встречи, пока.

И она положила трубку с совершенно остекленевшими глазами. Пальцы даже не слушались её и не отпускали трубку некоторое время.

— Что он тебе сказал? — спросил я, готовясь ко всему, чему угодно.

— Он сказал, что был не в курсе моей госпитализации. То есть получается… получается, что… — она помотала головой, словно стараясь прийти в себя побыстрее.